Alma Mater Инженерных Войск. Alma Mater Инженерных Войск Сюрприз от генерала Хренова

О нём автору статьи еще в далеком детстве рассказывал дед — товарищ по оружию Героя Советского Союза, генерал-полковника инженерных войск Аркадия Федоровича Хренова. «Запомни, — говорил он, указывая на сухощавого человека небольшого роста с умными спокойными глазами, в которых где-то глубоко скрывалась лукавая хитринка. — Этот генерал очень много сделал для Победы. Особенно тогда, в сорок первом, когда многие в ней уже разуверились».

Ровесник века

Родился Аркадий Федорович в Очёре в семье заводского мастерового в 1900 году. Ровесник века — так он сам себя называл и под таким же названием задумывал книгу, рассказывающую о бурных событиях XX столетия. Ему было что поведать потомкам. Красноармеец-телефонист прославленной блюхеровской дивизии в гражданскую, главный разрушитель неприступной «линии Маннергейма» в белофинскую, начальник инженерных войск ряда фронтов в Великую Отечественную, один из первых Героев Советского Союза в Прикамье... Его ценили главный диверсант СССР полковник Илья Старинов и писатель-разведчик Владимир Карпов, с ним любили спорить о литературе поэт Константин Симонов и редактор «Красной звезды» Давид Ортенберг.

Покидая Одессу-маму

Эвакуация войск Одесского оборонительного района, как это ни странно, классический пример высшего военного искусства. Впервые в истории войн огромная армия, вооруженная сложной боевой техникой, в одну ночь одним эшелоном скрытно от врага отошла с линии фронта в порт, затем в течение нескольких часов погрузилась на корабли и без потерь была переброшена на другое стратегическое направление. Это еще более выгодно смотрелось на фоне порой панического отступления 1941 года, когда бросали всё: и оружие, и технику, и людей. На Аркадия Федоровича тогда была возложена наиболее ответственная задача: всё, что не может быть эвакуировано, — уничтожить, провести минирование, маскировку, дезинформацию. Особое внимание генерал уделил, казалось бы, совсем не военному объекту — дому госбезопасности УНКВД на улице Энгельса. Дело в том, что нашей разведке удалось добыть план размещения в Одессе оккупационных войск, который педантичные и уверенные в победе немцы, конечно же, составили заранее. В «доме чекистов» фашисты предполагали разместить штаб командования вермахта, кровавую румынскую тайную полицию — сигуранцу — и ее не менее кровавую сестру — немецкое гестапо. По предложению Аркадия Хренова было решено приготовить захватчикам сюрприз в виде хорошей мины, заряда которой должно было с избытком хватить на царствие небесное и обнаглевшим воякам, и палачам.

Сюрприз от генерала Хренова

Чтобы ни у кого не вызвать подозрений, осмотр дома Хренов с саперами производили под предлогом размещения в нём на зимние квартиры тыловиков из управления военно-полевого строительства. «Квартиросъемщики» работали в строгой тайне под бдительным оком чекистов. Повсюду в подвалах висела паутина, ее не трогали, не убирали — это тоже было элементом маскировки. Саперы знали, что, по данным разведки, над этими отсеками подвала разместятся кабинет будущего коменданта Одессы, приемная и зал заседаний. Потребовалось шесть суток, чтобы справиться с заданием по минированию: было уложено около трех тонн тротила. Запальную шашку с детонатором тщательно залили стеарином, чтобы сохранить капсюль от сырости, а детонатор прикрепили к клемме радиоприемника. Для пущей надежности в подпол были заложены две 100-килограммовые авиабомбы и две дополнительные мины, установленные на неизвлекаемость. На тот случай, если бы вражеские саперы попытались вскрыть каменные плиты и обезвредить основную радиомину.

Под музыку Вагнера

На рассвете 16 октября защитники покинули Одессу. На последнем корабле отплыл генерал Хренов. В городе остались только подпольщики, которые должны были сообщить, когда в доме УНКВД соберется максимальное число фашистов. Через четыре дня разведчики радировали на Большую землю о предстоящем важном совещании оккупационных властей — как раз в доме на улице Энгельса. Информация пришла вовремя, и Хренов отдал приказ задействовать радиофугас. Под вечер 22 октября в эфир полетели незаметные на фоне бравурных прусских маршей и вагнеровской музыки сигналы кодированной команды. Когда последний сигнал поступил в приемник мины, в Одессе раздался мощный взрыв. Здание было разрушено полностью, до последнего камня, а под его развалинами нашли свою могилу 18 генералов, десятки старших офицеров и более роты эсэсовцев.

— Ну вот, теперь-то мы уже все операции в Одессе закончили, сдаем вахту нашим партизанам и подпольщикам, — сказал тогда Аркадий Федорович своим саперам.

Генерал и человек

Впрочем, генерал Хренов известен не только как разрушитель, оставляющий после себя искореженное железо, груды развалин и горы вражеских трупов. Наоборот, он запомнился современникам как творец, созидатель. Труд сапера — это еще и разминирование вражеских мин, восстановление разрушенных войной городов и сёл, строительство дорог, мостов через водные преграды — мостов к Победе (так, кстати, называется книга Аркадия Федоровича о военном лихолетье). Хренов много сделал и для развития военно-инженерной науки после войны: почти все советские прославленные саперы горды тем, что считают себя его учениками. Но самое, пожалуй, главное — Аркадий Федорович при всём блеске генеральских звезд никогда не был солдафоном, этаким грибоедовским Скалозубом. Все, кто его знал, подчеркивают исключительную интеллигентность Хренова, скромность и вместе с тем непоколебимую твердость характера, когда дело касалось вопросов чести, правды и справедливости. Даже перед грозным и непредсказуемым в своем поведении Сталиным. И, как вы догадываетесь, все эти качества не способствовали карьерному росту и должной оценке заслуг генерала ни в сталинские, ни в хрущевские, ни в брежневские времена. Вот строки из воспоминаний военного корреспондента Ивана Дмитриевича Пыжова, друга Константина Симонова: «Какие только темы мы не обсуждали! Бывало, спорил с ним, с чем-то не соглашался. А он? Вскипит, соскочит со стула, отойдет в сторону, помолчит и примирительно скажет: «Извини, вероятно, я неправ». Как это важно, когда генерал не убивает в себе человека! Честность, готовность в любой ситуации не втереть очки, а настоять на правде, какой бы горькой она ни была. Хоть перед командующими фронтами, хоть перед самим Верховным, даже в обстановке 1941-го, когда все были нервными, выбитыми из колеи неудачами на фронте».

В этом был весь настоящий Хренов: тот, что не слаще редьки для трусов и шкурников, и добрый товарищ для тех, кто в трудную для страны минуту не спасовал, не бросил винтовку и верил, что после июня 1941-го будет и май 1945-го.

Рискнул сыном

Однако победным маем война для Хренова не закончилась — помаяться еще, увы, пришлось… Летом 1945 года, когда вся страна продолжала праздновать Победу, Аркадий Хренов с погонами подполковника на кителе и под чужой фамилией «Федоров» ехал на Дальний Восток. Там еще лютовал недобитый враг — Япония.

Командующим одного из дальневосточных фронтов назначили маршала Кирилла Мерецкова, который очень ценил Хренова, называя того «Тотлебен ХХ века». При назначении Сталин припомнил строптивого правдоруба: «Там у тебя есть хитрющий инженер с едкой фамилией, который найдет способ, как обмишурить японцев. Он и финнов дурил, и немцев, и рвать укрепрайоны ему не впервой». А фронту ставилась задача скорейшего захвата оккупированных китайских городов Харбина и Гирина. Перед началом боевых действий Хренов провел детальную инженерную подготовку, и когда началось наступление, генерал предложил высадить на неприятельские аэродромы воздушные десанты, сыграв на неожиданности. На первый взгляд, это была чистейшая авантюра, в которую командование не верило. «Зря погубите людей», — предостерегали Аркадия Федоровича. Однако он верил в успех, и доказательством тому служил следующий факт: в одном из десантов, которому поручалась самая сложная задача, участвовал родной сын генерала — юный лейтенант Пётр Хренов. И дерзкая по замыслу операция завершились полным триумфом почти без потерь, на несколько недель приблизив капитуляцию японских войск. Кстати, эту история нашла своё отражение в российском телесериале «Орден», в котором роль нашего земляка, почетного гражданина города Очёра генерала Хренова исполнил актер Александр Наумов, а роль его сына Петра — Никита Лобанов. Значит, всё-таки еще помнят скромного генерала…

P. S. Известный очерский журналист Евгений Пепеляев рассказывал, что когда в честь Аркадия Федоровича земляки хотели назвать одну из городских улиц, где-то в «верхах» запротестовали: фамилия, мол, неблагозвучная. Что ж, она действительно всегда была неблаго-звучной: и для врага на фронте, и для разных лицемеров, подхалимов и подлецов в мирное время...

Текст: Максим Шардаков
Фото из фондов Очёрского краеведческого музея

Русский.
Уроженец г. Быхова Могилевской области БССР.

Родился в семье Аркадия Федоровича (5.2.1900 – 29.12.1989) – выпускника КУКС при Ленинградской КВИШ с КУКС (1929), советского военного инженера и военачальника, Героя Советского Союза, генерал-полковника инженерных войск и Софьи Васильевны, урожденной Хондого из Старого Быхова.

Член ВЛКСМ с 1941 г. Окончил 9 классов СШ. В рядах КА с 16.7.1943 г. Вместо 10 класса добровольно поступил в Военно-инженерное училище в Болшеве Московской области. Курсант. Участник Великой Отечественной войны . Воевал на Волховском, 2 Белорусском (со 2.1945), Карельском, 1 Дальневосточном фронтах. Командир взвода 2гв.ошисб 20мшисбр РГК. «… лейтенант Петр Хренов . Да, к тому времени мой старший сын окончил инженерное училище , прибыл к нам на фронт, и я определил его взводным в 20-ю штурмовую инженерно-саперную бригаду, подальше от отцовской опеки. Мне хотелось, чтобы юноша в полной мере познал фронтовую жизнь и саперную службу. Но, будучи в Москве, я решил сделать исключение из правил и захватил его с собой – бригада находилась в резерве, в Ярославле, а поездка в действующу ю армию могла принести пользу молодому лейтенанту ». Врио командира 3инжр 2гв.ошисб 20мшисбр РГК. Гвардии лейтенант.

В ходе наступательных действий (7-8.1943) в районе деревень Поречье, Вороново командуя штурмовой группой, прорвал оборону противника и вышел на указанный рубеж, обеспечив успех боя за важную высоту. Под ожесточенным обстрелом (2.1945) противника выполнил поставленную задачу по оборудованию паромной переправы через Вислу, несмотря на выход из строя 3 подчиненных офицеров. В течение недели руководил переправой. Врид командира бригады представлен (30.5.1945) и награжден орденом Красной Звезды (пр. № 1/н от 7.6.1945 г. 20мшисбр РГК).
Командир роты 2гв.ошисб 20мшисбр РГК.
Награжден медалью «За оборону Ленинграда» (акт вручения № 1051 от 7.6.1945 г. 20мшисбр РГК).

Участник Советско-японской войны .

Под обстрелом противника умело организовал ведение инженерной разведки в районе 3 туннелей у станции и г. Пограничная, определил подступы и произвел фотографирование укреплений. В ходе наступления неоднократно вступал в стычки с группами смертников. НШ бригады майором А.Н. Саломадиным представлен (28.8.1945) и награжден орденом Отечественной войны 2 ст. (пр. № 84/н от 9.9.1945 г. 5А).

«1-му Дальневосточному фронту ставилась задача скорейшего захвата городов Харбина и Гирина. Перед началом боевых действий Хренов произвёл инженерную подготовку и обеспечение наступательного плацдарма в Приморье. Когда началось наступление, Хренов предложил высадить на неприятельские аэродромы воздушные десанты, сыграв на неожиданности. Это была «авантюра чистой воды». Но никак нельзя было допустить взрыва мостов через реку Сунгари. Дерзкие по замыслу десанты – операция под кодовым названием «Мост» – завершились полным триумфом. В одном из десантов участвовал сын А.Ф. Хренова – лейтенант Петр Хренов ».

Продолжил службу в КА (СА). Гвардии старший лейтенант.
1953 – окончил ВИА им. В.В. Куйбышева. Военный инженер.
Проходил службу в войсках Ленинградского, Прибалтийского, Белорусского ВО, в ГСВГ.
1968 – окончил Высшую ВА ВС СССР. Полковник.
Старший преподаватель ВИА им В.В. Куйбышева.
1972 – преподаватель, старший преподаватель кафедры инженерных войск Высшей ВА ВС СССР им К.Е. Ворошилова. Генерал-майор инженерных войск.
1979 – заместитель начальника кафедры инженерных войск Высшей ВА ВС СССР им. К.Е. Ворошилова.
К юбилею Победы награжден орденом Отечественной войны 1 ст. (1985).
Вышел в отставку (4.1987).
11.1987 – заведующий секретной библиотекой Высшей ВА ВС СССР им. К.Е. Ворошилова.
Место жительства: Москва.
Женат.
Скончался (26.11.1992) в Москве. Похоронен на Троекуровском кладбище.

В Красной Армии с 1918 года. Участник Гражданской войны 1918-20 гг.

Окончил курсы усовершенствования командного состава (1929). Член КПСС с 1931 года. Участник советско-финской войны в должности начальника инженерных войск 7-й армии: полковник, начальник инженерных войск Северо-Западного фронта.

В 1940-1941 гг. - начальник Главного управления военно-инженерных войск Красной Армии, с 4 июня 1940 года генерал-майор. Перед началом ВОВ назначен начальником инженерных войск Московского военного округа.

С 22 июня 1941 года назначен начальником инженерных войск Южного фронта. С 19 августа 1941 года - помощник командующего по оборонительному строительству Одесского оборонительного района. После оставления Одессы - начальник инженерных войск Севастопольского оборонительного района (1941-1942). Начальник инженерных войск Крымского (апр. - май 1942 года), Ленинградского и Волховского (1942-44 гг.), Карельского (1944-45 гг.), 1-го Дальневосточного (1945) фронтов.

После войны - начальник инженерных войск Приморского военного округа, затем Войск Дальнего Востока (дек. 1945-май 1949), ген.-инспектор инженерных войск Главной инспекции Министерства обороны СССР (1949-60).

С сентября 1960 года в отставке. Умер 29 декабря 1987 года в Москве. Похоронен на Кунцевском кладбище.

Награды

• 3 орденами Ленина,
• 3 орденами Красного Знамени,
• 2 орденами Кутузова 1-й степени, орденами Кутузова 2-й степени,
• орден Суворова 2-й степени
• орден Октябрьской Революции
• орден Отечественной войны 1-й степени
• иностранные ордена и медали.

Х ренов Аркадий Фёдорович – начальник инженерных войск 7-й армии Северо-Западного фронта, полковник.

Родился 21 января (5 февраля) 1900 года в городе Очёр ныне Пермского края в семье мастерового. Русский. Окончил училище сельскохозяйственного машиностроения.

В Красной Армии с 1918 года. Участник Гражданской войны. Окончил инструкторские курсы при окружном военкомате в 1918 году. Был бойцом-телефонистом знаменитой 30-й стрелковой дивизии, которой командовал В.К.Блюхер, затем командовал взводом, ротой понтонного батальона, инженерным батальоном.

После Гражданской войны остался служить в инженерных войсках. С июля 1922 - помощник заведующего, с декабря 1922 - заведующий учебным классом понтонного батальона. С сентября 1924 года командовал ротой, с сентября 1925 года - начальник полковой школы, с октября 1927 - начальник учебной команды в 5-м отдельном понтонном батальоне. В середине 20-х годов стали появляться его статьи в «Военно-инженерном журнале». Ему предложили выступить автором «Наставления по наводке усиленных понтонных мостов». Наставление приняли в качестве руководящего документа для инженерных войск Красной Армии.

В 1929 году Хренов окончил инженерные курсы усовершенствования комсостава (КУКС) при Ленинградской военно-инженерной школе. Вновь служил начальником учебной команды в том же батальоне. С сентября 1930 года преподавал в Ленинградской Краснознамённой военно-инженерной школе. В 1930 году на Всеармейском конкурсе понтонно-мостовых парков получил одобрение проект, присланный Хреновым. Промышленность вскоре наладила выпуск понтонных парков, разработанных Военно-инженерной академией РККА на основе проекта Хренова. С октября 1931 года - руководитель по моторизации Ленинградской военно-инженерной школы. С мая 1932-го года - начальник технической части Детскосельской объединённой военной школы имени В.И. Ленина. Член ВКП(б)/КПСС с 1931 года.

С марта 1933 года - помощник начальника сектора при начальнике инженеров Ленинградского военного округа, с февраля 1935 - помощник начальника отдела инженерных войск Ленинградского военного округа по боевой подготовке. С августа 1937 года - начальник 4-го отдела Инженерного управления РККА. В 1938 году был назначен начальником отдела инженерных войск Ленинградского военного округа. В 1938 году руководил строительством дотов и других инженерных сооружений в Псковском и Нарвском укрепрайонах.

Полковник А.Ф. Хренов участвовал в советско-финляндской войне 1939 - 1940 годов в должности начальника инженерных войск 7-й армии. Он умело руководил инженерными частями армии по организации и осуществлению прорыва «линии Маннергейма». Хренов создал полигон – точную копию финских укреплений, на котором отрабатывались согласованные действия артиллерии, пехоты, танков с широким использованием инженерных средств. В результате второй штурм «линии Маннергейма», длившийся ровно месяц, завершился успешно.

У казом Президиума Верховного Совета СССР от 21 марта 1940 года за образцовое выполнение боевых заданий командования в борьбе с финской белогвардейщиной и проявленные при этом отвагу и геройство полковнику Хренову Аркадию Фёдоровичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

В первых числах июля 1940 года в кабинете Сталина генерал Хренов в присутствии ряда военачальников и государственных деятелей доложил план преобразований всего инженерного хозяйства армии в Главное военно-инженерное управление РККА. План был принят, и в июле 1940 года Хренов назначен начальником Главного военно-инженерного управления Красной Армии. Однако уже в феврале 1941 года снят с этой должности «как не справившийся с работой» и в мае 1941 года назначен с понижением начальником инженерного управления Московского военного округа.

С началом Великой Отечественной войны Хренов получил назначение на Южный фронт, где он вступил в должность заместителя командующего по инженерной обороне Одессы и Севастополя (1941-42), был начальником инженерных войск Крымского фронта (апрель - май 1942). Под его руководством возникали огневые точки, в скальных породах отрывались траншеи, переходы, менялась «минная» карта местности. В кратчайшие сроки создавались и оборудовались севастопольские рубежи укреплений, на которых долго сдерживали натиск врага защитники черноморской твердыни. За умелое руководство инженерным обеспечением в обороне Севастополя Хренова наградили орденом Ленина.

Летом 1942 года Хренов получил назначение на Волховский фронт. Одним из его «занятий» был фашистский плацдарм под городом Кириши на правом берегу Волхова. На прибрежной полоске площадью около 10 квадратных километров противник прочно занимал Высокую рощу. Под неё майор В.Сорокин (будущий главный инженер Ленинградского метрополитена) под руководством генерала Хренова, скрытно от врага, сделал 180-метровый подкоп. В конце галереи поместили во взрывчатую камеру более 30 тонн взрывчатки. «Бабахнули» как следует! Пока над высотой оседал огромный чёрный гриб поднятой земли, штурмовой батальон автоматчиков уже утвердился на важной позиции.

Два года с 1942-го по 1944-й на Волховском фронте разворачивалась война не только с фашистами, но и с болотами. Под руководством Хренова инженерные подразделения из жердей, брёвен, хворостяных матов сооружали укрытия, блиндажи, прокладывали ходы сообщения. На многие километры были проложены гати, маневренные дороги из деревянных ряжей. Во многих местах устраивались завалы и засеки из деревьев, густо нашпигованные минами. Оборудовали дзоты даже на плотах, «плавающих» по болотам.

Но главное - это прорыв блокады Ленинграда. Начинж фронта Хренов формировал крупные штурмовые отряды, которым поручалось сокрушать укрепления врага, завязывать бой в глубине обороны, увлекая за собой пехоту и танки. Велось «осапёривание» пехоты – в каждой стрелковой роте один взвод проходил ускоренный курс сапёрного дела.

Операция «Искра» развивалась стремительно. В январе 1943 года в кольце блокады Ленинграда возникла первая 12-километровая брешь… Через год, в январе 1944 года, войска Волховского и Ленинградского фронтов полностью сняли блокаду с города на Неве.

С февраля 1944 года - начальник инженерных войск Карельского фронта, руководил инженерной подготовкой к форсированию реки Свирь и освобождению Карелии. На одном из озёр был сооружён полигон, где стрелковые и сапёрные подразделения в течение весны отрабатывали согласованные действия по преодолению крепкой в инженерном отношении обороны фашистов по реке Свирь. Более того, были придуманы 2 «ложные» переправы для отвлечения сил врага. В результате в июне 1944 года, войска Карельского фронта, перейдя в наступление, блестяще преодолели Свирь и стремительными ударами нанесли поражение противнику в Карелии.

Осенью 1944 года Хренов участвовал в планировании и организации Петсамо-Киркенесской операции. По его идее был совершён беспрецедентный рейд ударных подразделений во вражеский тыл по горному Заполярью с форсированием реки Титовка и дальнейшим ударом на город Киркенес.

А летом 1945 года, когда все праздновали Победу, Хренов, с погонами подполковника и фамилией по документам – Фёдоров, ехал на Дальний Восток. Сталину понравилась мысль, что норвежские фьорды с горами на берегу сходны с гористыми берегами Дальнего Востока. Поэтому Приморскую группу подчиняли штабу бывшего Карельского фронта, перебрасываемого на восток. Командующим назначили Маршала К.А.Мерецкова , по документам – генерал-полковника Максимова. При назначении Сталин сказал: «Хитрый ярославец (Мерецков) найдёт способ, как разбить японцев. Ему воевать в лесу и рвать укреплённые районы не впервой». Эти эпитеты командующему Карельским фронтом были выданы, в очень большой степени благодаря начальнику инженерных войск фронта А.Ф.Хренову.

1-му Дальневосточному фронту ставилась задача скорейшего захвата городов Харбина и Гирина. Перед началом боевых действий Хренов произвёл инженерную подготовку и обеспечение наступательного плацдарма в Приморье. Когда началось наступление, Хренов предложил высадить на неприятельские аэродромы воздушные десанты, сыграв на неожиданности. Это была «авантюра чистой воды». Но никак нельзя было допустить взрыва мостов через реку Сунгари. Дерзкие по замыслу десанты – операция под кодовым названием «Мост» - завершились полным триумфом. В одном из десантов участвовал сын А.Ф.Хренова - лейтенант Пётр Хренов.

В освобождённом городе Харбине закончилась для А.Ф.Хренова эта долгая череда жестоких войн. После войны он был начальником инженерных войск Приморского военного округа, затем Войск Дальнего Востока (декабрь 1945- май 1949). В 1949 году А.Ф.Хренов окончил Высшие академические курсы при Высшей военной академии имени К.Е. Ворошилова. С 1949 до 1960 года - генерал-инспектор инженерных войск Главной инспекции Министерства обороны СССР.

Почётный гражданин городов Очёр Пермского края и Кириши Ленинградской области. Почётный рабочий Очёрского механического завода.

С сентября 1960 года генерал-полковник инженерных войск А.Ф.Хренов - в отставке. Автор мемуаров. Жил в городе-герое Москве. Умер 29 декабря 1987 года. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище (участок 9-2).

Воинские звания:
майор (1936),
полковник,
генерал-майор инженерных войск (4.06.1940),
генерал-лейтенант инженерных войск (7.12.1942),
генерал-полковник инженерных войск (2.11.1944).

Награждён 3 орденами Ленина (21.03.1940, 10.02.1942, 21.02.1945), орденом Октябрьской Революции (1980), 3 орденами Красного Знамени (15.01.1940, 4.11.1944, ...), 3 орденами Кутузова 1-й степени (26.08.1944, 8.09.1945), орденами Кутузова 2-й степени (22.04.1944), Суворова 2-й степени (31.03.1943), Отечественной войны 1-й степени (11.03.1985), многими медалями, а также иностранными орденами и медалями.

Сочинение:
Мосты к победе. М., 1982.

Трудная весна

Награды Родины. - Атакуют сухопутные торпеды. - Неустойчивое равновесие. - Перед тем как стать легендой... - Признание врага. - Керченский полуостров. - Проигранная оборона

В феврале сорок второго группу старых приморцев собрали для вручения орденов. Это были награды за Одессу. Многовато времени прошло с тех пор. Уже сто дней держали мы оборону в Севастополе.

Собрать удалось далеко не всех награжденных. Одни сражались за пределами плацдарма, другие залечивали раны в тыловых госпиталях, третьи пали в боях в Крыму. И все же в Севастополе оказалась довольно большая группа товарищей, названных в Указе Президиума Верховного Совета. В списке удостоенных ордена Ленина значилась и моя фамилия. Не думал я, что мое участие в создании одесских оборонительных рубежей получит такую высокую оценку.

Эта первая за время войны награда была особенно дорога. Понимать ее можно было так, что инженерно-оперативными решениями, которые принимались в Одессе, командование осталось удовлетворено. А что может быть приятнее для военного человека, чем признание его профессиональной состоятельности? Это означало, что и предвоенная боевая учеба, и уроки конфликта с Финляндией не остались втуне.

В ту же пору у меня произошло еще одно радостное событие, очень поднявшее настроение: наладилась связь с семьей. Вернулся из Москвы, куда его все-таки удалось отправить с отчетом штаба инженерных войск, И. Фришман. Выполнил он и мое личное поручение: разыскал родных. Оказалось, что они обосновались в Кирове. Потому и не доходили мои телеграммы, потому и мой адрес оставался неизвестен жене. Теперь же, еще до возвращения Фришмана, я получил из дому два письма. Жилось семье, конечно, трудно, но не хуже, чем всем другим, кто находился в эвакуации. Жена работала, дети учились. От этих вестей тяжелый камень упал с души. В эту же относительно спокойную пору у меня появилась возможность - и духовная и физическая - как-то осмыслить одесский опыт, желание написать о нем. Я с жадностью взялся за работу, которую любил и для которой всегда ухитрялся выкраивать время за счет сна и отдыха. Созрело также решение применить против немецкой обороны новое оружие - сухопутные торпеды. Такие торпеды представляли собой серийные танкетки с дистанционным управлением по проводам длиной 600 метров. Вооружение было снято, его заменял заряд взрывчатки.

Выпуск этих торпед наладили на одном из московских заводов. Энтузиастом внедрения их в производство стал главный инженер завода А. П. Казанцев, получивший в дальнейшем широкую известность как писатель-фантаст. Работая в Москве, я познакомился и подружился с ним. Оказавшись в Симферополе, в управлении 51-й армии, я вспомнил о новом оружии и послал на него заявку в наркомат. На мой запрос откликнулись удивительно быстро. Буквально через несколько дней в сопровождении самого Казанцева в Крым прибыла партия танкеток. Шесть штук я распорядился оставить в Севастополе, остальные направили в Симферополь. В те трудные, до предела загруженные дни я все же сумел вырвать несколько часов, чтобы провести учения по применению торпед.

Результаты учения обнадеживали. Танкетки были послушны в управлении, резво двигались по грязи, по размытому дождями грунту. Довольный, Казанцев улетел в Москву. А мы... Мы так и не успели использовать это оружие, предназначенное для воздействия на оборону неприятеля. Гитлеровцы прорвали фронт. Боевое применение торпед стало попросту невозможным.

И вот теперь, как мне казалось, настал подходящий момент, чтобы наверстать упущенное. Речь, понятно, не шла о решении каких-либо серьезных задач. Ставка делалась главным образом на моральный эффект.

Пустить торпеды в дело решили на левом фланге, в четвертом секторе. С комендантом сектора полковником А. Г. Капитохиным (он недавно сменил В. Ф. Воробьева на посту командира 95-й дивизии) мы обошли передний край, тщательно выбирая цели для атаки. Из трех целей, на которых остановились, наибольший интерес представлял крупный дзот. Стоял он на окраине бывшего нашего аэродрома за Белвбекской долиной, в районе Любимовки. Местность между ним и нашими окопами была открытой и ровной.

Торпеды находились на вооружении радиотехнического взвода лейтенанта Лёха - того самого взвода из состава 82-го саперного батальона, что произвел дистанционный взрыв в Одессе. В пору затишья бойцы не раз тренировались в управлении танкетками и были вполне подготовлены к их боевому использованию.

Рано утром 27 февраля три пары танкеток выползли из укрытий и, урча моторами, двинулись к немецким позициям. Вперед вырвалась пара, направлявшаяся к дзоту. Мы не отрывали от нее глаз.

Легкие машины, не вооруженные ни пушками, ни пулеметами и идущие как ни в чем не бывало по ничейной земле, вызвали у противника сильнейшее любопытство. Когда они вошли в полосу вражеской обороны, солдаты повыскакивали из укрытий и побежали рядом с танкетками, видимо стараясь понять, что это за диковинные штуки. Но тут самоходные торпеды приблизились к дзоту, и бойцы-операторы включили взрывные устройства... До сих пор жалею, что мы не догадались сфотографировать это зрелище. Произведенный эффект заслуживал того. Дзот смело с лица земли. Не уцелело никого из тех, кто бежал за танкетками: осколков при взрыве оказалось великое множество.

Вторая пара танкеток сработала хуже. Ей пришлось преодолевать овражек, и, когда танкетки выбрались из него, немцы открыли огонь. Торпеды пришлось взорвать до того, как они сблизились с целью вплотную. Разрушений они причинили не так много. Третью пару противник встретил точным артиллерийским огнем. Обе танкетки взорвались от прямых попаданий снарядов.

Мы не планировали использовать тактический результат этой атаки, поскольку не представляли, каким он окажется, ведь оружие применялось впервые в реальных боевых условиях. Но моральное воздействие, которое оно произвело на противника, превзошло наши ожидания.

Через два дня я получил телеграмму из Москвы от Л. З. Котляра, возглавлявшего тогда Инженерное управление. Ставка, писал он, требует доложить, что за оружие и с каким боевым успехом применено на севастопольском плацдарме. Из записей радиоперехвата стало известно, что Манштейн донес в Берлин о нашей атаке, а Гитлер в ответ приказал начать охоту за взрывоопасными танкетками, чтобы раскрыть их секрет. Приказ этот был невыполним: сухопутных торпед мы больше не имели.

Я составил подробный отчет о первом опыте применения нового оружия и отправил его в Москву.

В конце февраля и в марте мы с особым нетерпением ждали вестей с Керченского полуострова. Но они приходили редко - связь со штабом Крымского фронта была налажена плохо, и мы довольно смутно представляли себе, что там происходит. Знали лишь, что войска занимают Ак-Монайские позиции, которые в свое время так торопились построить. Дошло до нас известие и о том, что 27 февраля фронт попытался перейти в наступление, но безуспешно...

Пополнения на наш плацдарм больше не поступало. Но зато доставлялись боеприпасы, прибыли две роты танков Т-26, дивизион гвардейских реактивных минометов. Все это было весьма кстати. И мы испытывали чувство благодарности за то, что Большая земля не забывает о нас, делится с нами оружием, столь необходимым и на других фронтах.

Однако и противник не ослаблял сил, блокировавших Севастополь. Наши действия, направленные на улучшение позиций, получали все более жесткий отпор. Гитлеровцы контратаковали, на некоторых участках переходили в атаки, причем отнюдь не всегда безрезультатные. Разведка выяснила, что перед нами появились части одной из двух немецких дивизий, отведенных отсюда в январе.

Сохранялось неустойчивое, но грозившее стать длительным равновесие сил, при котором ни одна из сторон без серьезной помощи извне не способна добиться решительного успеха. И все чаще думалось, что нам, видно, не миновать еще одного вражеского наступления.

В этой обстановке инженерные войска продолжали заниматься своим делом. Я тесно сотрудничал с В. Ф. Воробьевым, временно возглавившим вместо Н. И. Крылова штаб Приморской. Николай Иванович еще в январе, объезжая позиции, получил тяжелое осколочное ранение и на два с лишним месяца слег в госпиталь. Работать с Василием Фроловичем было тоже приятно: он хорошо знал фортификацию и придавал ей должное значение.

Подполковник К. Я. Грабарчук стал заместителем командарма и начальником инженерных войск армии. У нас быстро установилось полное взаимопонимание. Но я бы покривил душой, не сказав, что мне по-прежнему очень недоставало Гавриила Павловича Кедринского, с которым меня связывало и общее прошлое, и заново окрепшая дружба...

Не прекращали мы и работ в городе. Была доделана железобетонная пристройка к флагманскому командному пункту, благодаря чему расширилось и стало более удобным его помещение. Создавались новые туннельные укрытия для населения, оборудовались штольни для размещения в них в случае нужды новых госпиталей. Но главные усилия строителей и саперов были по-прежнему направлены на дальнейшее совершенствование оборонительных рубежей.

Планом, принятым еще 30 ноября прошлого года, и дополнениями к нему предусматривалось последовательное развитие рубежей в глубину до тех пор, пока они не сольются в сплошную оборонительную полосу. И план этот методично выполнялся. Во второй половине марта, хотя конца работ еще не было видно, мы уже могли с удовлетворением отметить, что за время, прошедшее с начала обороны, сделано уже многое. В инженерном отношении значительно возросла способность плацдарма противостоять вражеским силам. Каждый новый дот, каждый новый окоп делали бойцов более сильными и менее уязвимыми в случае наступления гитлеровцев.

Много лет спустя после войны я получил письмо от Ивана Дмитриевича Пыжова, бывшего в севастопольскую пору капитаном-артиллеристом. Он, в частности, писал:

<

“Я всегда с благодарностью вспоминаю о военных инженерах, так много сделавших для нас. Вот лишь один очень маленький эпизод. КП нашего артиллерийского полка находился на Сапун-горе, ближе к дороге Севастополь - Балаклава. Перед третьим штурмом военные инженеры в одну из ночей всего за два-три часа соорудили над КП бетонную сборную головку. Позднее фашисты сбросили на нее около 280 бомб, но она выстояла, спасла жизнь людям... Как мы были благодарны тогда саперам! И за спасенные жизни, и за то, что в самые жаркие дни боев смогли руководить огнем своих батарей”.

Ради таких вот результатов и выполняли свою тяжкую работу инженерные войска...

В один из дней - дело было в двадцатых числах марта, - возвращаясь с передовой, я, по обыкновению, заехал на ФКП.

Товарищ генерал, наконец-то вы появились! - обрадованно встретил меня адъютант Октябрьского. - А командующий вас везде разыскивает.

В чем дело, что за спешка? - поинтересовался я. День был обычный, вроде бы не суливший никаких неожиданностей.

Не могу выкладывать новости раньше начальства - попадет, - хитро улыбнулся адъютант. Я прошел в кабинет командующего.

Вот и пришла пора расставаться, - поднялся мне навстречу Филипп Сергеевич. - С повышением вас, Аркадий Федорович!

То есть как?

Да так. Получен приказ о вашем назначении на должность заместителя командующего Крымским фронтом. Поздравляю.

Я не сразу нашелся что ответить - слишком уж это было неожиданно. За несколько месяцев я так привык к жизни и работе на плацдарме, что просто не представлял своей судьбы вне общей судьбы осажденного гарнизона. Но приказ для военного человека - святыня. Пришлось мне собираться в дорогу, правда, недальнюю, но ведущую в совсем другой мир - на Большую землю. А на мое место был вызван из Туапсе военинженер 1 ранга Виктор Георгиевич Парамонов.

Сборы были недолгими. Я дал последние советы моим ближайшим помощникам К. Я. Грабарчуку, И. В. Панову, В. В. Казанскому. Тепло распрощался со всеми, с кем сдружила меня почти пятимесячная боевая работа в осажденном городе.

До скорой встречи в Симферополе! - напутствовали меня.

До скорой встречи! - отвечал я, никак не предполагая, что многих товарищей вижу в последний раз.

Да и мог ли я тогда предвидеть, что через каких-нибудь два месяца здесь разыграются грозные события, которые подведут черту восьмимесячной обороне Севастополя и навсегда соединят его имя со словом “легендарный”.

Мы понимали неизбежность очередного наступления гитлеровцев, готовились к нему, но не представляли себе, какими возможностями будет располагать враг во время третьего штурма, начавшегося 7 июня и продлившегося почти месяц. А возможности эти превосходили все, что было до тех пор. Немцы сумели обеспечить двукратное превосходство в живой силе, такое же - в артиллерии, включая и противотанковую и сверхтяжелые мортиры калибра 615 миллиметров. По числу танков враг был сильнее в десять с лишним раз, по числу самолетов - почти в шесть. И что очень существенно - Севастополь на этот раз оказался плотно заблокированным с моря авиацией и торпедными катерами. Прорываться к городу удавалось лишь быстроходным боевым кораблям и подводным лодкам. Пополнять с Большой земли таявшие силы защитников плацдарма стало невозможно.

С невиданным упорством и ожесточением дрался с врагом гарнизон Севастополя. То, что вынесли защитники города, было под силу только советским людям. Как ни грозен был противник, средний темп его наступления едва превышал 500 метров в сутки. И когда он все-таки достиг конечной цели, вступил в город, это не похоже было на боевой триумф. Скорее наоборот. Как писал “человек со стороны” - английский корреспондент в СССР в годы войны - Александр Верт, “падение Севастополя было одним из самых славных русских поражений за всю советско-германскую войну”.

В те июньско-июльские дни к событиям в Севастополе было приковано внимание не только нашего народа, за ними следил весь мир. Интерес к ним объяснялся и невольно напрашивавшимися сравнениями. 19 июня немецкие танковые части в Северной Африке осадили английскую базу Тобрук и при поддержке авиации начали ее атаку. Несмотря на большие запасы продовольствия, техники и вооружения, гарнизон капитулировал уже 21 июня. В плен попало 33 тысячи английских солдат и офицеров.

Несколько раньше, в феврале, японские войска прорвались по суше к Сингапуру - военно-морской крепости англичан в Юго-Восточной Азии. Крепость располагала 15- и 9-дюймовой артиллерией береговой обороны, крупным гарнизоном, аэродромами. По географическому положению и оборонявшим ее силам она была во многом сопоставима с Севастополем. 8 февраля, после недельной подготовки, японцы форсировали узкий Джохорскнй пролив, отделявший остров Сингапур от материка, захватили аэродромы и водохранилища. Через педелю крепость капитулировала.

На таком фоне восьмимесячная оборона черноморской твердыни представлялась буржуазным наблюдателям загадочным феноменом. Им было трудно понять, как чисто духовные факторы: советский патриотизм, социалистическая идеология, самоотверженная готовность отстаивать каждую пядь земли во имя общей победы - могли превратиться в реальную силу, которая была необходима для прочности обороны.

<

“Все имеет свои пределы, в том числе и человеческие возможности. Этот предел защитники Севастополя подняли до небывалой высоты. Бельгия не устояла и пяти дней, Голландия - четырех дней, огромная Франция была разгромлена за 16 суток, а небольшая группа русских войск в Севастополе продолжала оказывать сопротивление в течение долгих месяцев. Борьба защитников Севастополя является образцом героизма”,

Писал в те дни один из турецких журналистов.

В гамбургской газете появилась корреспонденция, содержавшая такую оценку:

<

“Севастополь оказался самой неприступной крепостью мира. Германские солдаты не встречали обороны такой силы”.

Впрочем, даже оценка неприятеля не могла быть иной: надо же было гитлеровской пропагандистской машине как-то объяснить многомесячное топтанье солдат вермахта на севастопольских рубежах, черепашьи темпы третьего штурма!

Мне не привелось стать ни участником, ни очевидцем событий, которые развернулись в Севастополе в июне - июле сорок второго. Поэтому не берусь описывать ни общую картину третьего штурма, ни подвиги оборонявшихся советских воинов-богатырей. Не буду разбирать и оперативно-стратегические последствия севастопольской обороны, сковавшей крупные силы гитлеровцев, повлиявшие на весь ход войны на юге, - этот вопрос, достаточно полно освещенный в военной литературе, выходит за рамки воспоминаний инженерного начальника оборонительного района.

Но вот о качествах нашей фортификации, о том, какой преградой на пути врага стали оборудованные нами рубежи, сказать, мне кажется, следует. И лучше всего сделать это устами тех, кому пришлось преодолевать их в многодневных упорных боях - устами представителей вермахта,

“Построенные доты и дзоты на рубежах сухопутной обороны (речь идет о четвертом секторе. - А. X.) были усилены пулеметными гнездами, стрелковыми окопами, точками и рвами... Они возводились быстро. На быстроту их постройки оказывало решающее влияние присущее русским умение строить такие сооружения, а также использование всех имевшихся в их распоряжении сил я средств...

С учетом упорства защищающегося нападающий должен был преодолевать эту оборонительную систем, подавляя каждый пункт в отдельности. Опорные пункты приходилось выводить из строя посредством артиллерии и дымзавес для овладения ими атакой с тыла...

В Южном (то есть первом. - Л. X.) секторе, вне сомнения, имелись центры обороны, но обнаружить таковые как с помощью аэрофотосъемки, так и с помощью наблюдений с земли не удалось. Узкие ходы сообщения, глубокие и узкие ямы, пулеметные гнезда, бетонированные доты с пулеметами и орудиями, танкопехотные пикеты, минные поля, ряд пунктов для освещения были разбросаны повсюду и представляли неблагодарные цели как для артиллерийского, так и для воздушного обстрела.

Более мощные сооружения: бронированные наблюдательные пункты, бронированные орудия, бетонные доты и т. и. располагались таким образом, что трудно было разыскать их среди массы других, поэтому требовалась борьба с каждым из них. Каждый боец был предоставлен самому себе и защищался упорно и ожесточенно, до самопожертвования”.

Эти строки из служебного отчета гитлеровцев, оказавшегося в наших руках после войны, - свидетельство достаточно объективное, так как документ предназначался для внутреннего пользования.

Военные инженеры, саперы, строители, участвовавшие в создании и оборудовании севастопольских оборонительных рубежей, в короткий срок сделали громадное дело. К сожалению, большинство из них погибли во время третьего штурма. Из руководителей инженерной обороны не стало военинженеров 1 ранга В. Г. Парамонова и И. В. Саенко, полковника В. В. Казанского, подполковников К. Я. Грабарчука и И. Д. Колесецкого...

Но вернемся к тем событиям, на которых я прервал повествование.

Вечером 30 марта мы с Фришманом поднялись на борт лидера “Харьков”, который с наступлением темноты вышел из Севастополя курсом на Новороссийск - другой оказии на Большую землю в ближайшее время не предвиделось. Переход прошел спокойно, и 1 апреля я ступил на новороссийский причал. Первым, кого там увидел, был Николай Михайлович Кулаков. Незадолго до этого он отправился по служебным делам на Кавказ и теперь собирался вернуться к себе на “Харькове”, который стал под погрузку боеприпасов для Севастополя.

Николай Михайлович был первым, кто ввел меня в курс дел, происходивших на Кавказе и на Крымском фронте. Распрощавшись с ним, я отправился к командиру Новороссийской военно-морской базы капитану 1 ранга Г. Н. Холостякову. Познакомились. Георгий Никитич, невысокий, подвижный, очень энергичный человек, тоже был осведомлен об обстановке на Керченском полуострове. Через возглавляемую им базу шел основной поток людей и грузов, питавший войска Крымского фронта.

Слушая его, я, пожалуй, впервые отчетливо представил все трудности, с которыми было связано питание армий, десантированных на крымскую землю. В январе Керченский пролив сковал лед. Только наладили ледовую переправу с Тамани, как наступила оттепель. Переправа вышла из строя. Образовавшаяся на месте ледяного покрова шуга сделала пролив неприступным и для кораблей. Открытыми оставались одни ворота - Феодосия.

К счастью, вскоре грянули еще более сильные морозы, пролив снова стал, и ледовые дороги держались уже до весны. А пока питание фронта вновь целиком легло на корабли, хотя пролив еще не полностью очистился ото льда. Перебои со снабжением и подкреплениями, видимо, серьезно сказывались на попытках фронта перейти в наступление.

Все перечисленные обстоятельства в общих чертах были известны мне, но сейчас сложились в цельную картину, на которую я смотрел глазами глубоко заинтересованного человека. И тут с предельной четкостью понял: керченский плацдарм - это, конечно, не осажденный Севастополь, но еще и не Большая земля в полном смысле слова...

На сторожевом катере, предоставленном Холостяковым, утром 2 апреля мы подходили к Керчи. Над городом висели немецкие бомбардировщики, поочередно устремлявшиеся в пике. Над кварталами поднимались черные столбы взрывов. В небо тянулись бледные при свете дня трассы зенитных автоматов, а разрывавшиеся рядом с самолетами снаряды оставляли черные облачка. Когда ошвартовались у портового причала, налет уже кончился. Мне указали дорогу в расположение военно-морской базы. Она находилась довольно близко.

На территории базы зияли свежие воронки, курился горький дымок. Команда моряков споро разбирала руины небольшого дома. Из развалин извлекли и вывели под руки моряка с нашивками контр-адмирала. В нем я не сразу узнал командира Керченской базы А. С. Фролова, с которым до того был мельком знаком. Выглядел Александр Сергеевич плохо. Его отвели в сторонку, усадили на какой-то ящик.

Вскоре он отдышался и заявил, что не нуждается ни в какой помощи. Мы поговорили о делах на полуострове, и мои представления о них стали значительно полней.

Фролов распорядился, чтобы меня отвезли в Ленинское, где размещалось полевое управление Крымского фронта, и в тот же день я представился командующему - генерал-лейтенанту Д. Т. Козлову. Мы немного знали друг друга еще по финской кампании, и встреча получилась по-человечески простой, непринужденной. Дмитрий Тимофеевич много и охотно рассказывал об обстановке, прибегая к помощи карты, о трудностях, которым не было числа и которые мешали начать решительное наступление. Вот и сейчас, в частности, очень серьезной помехой оказалась весенняя распутица, превратившая все дороги в жидкое месиво.

Мне хотелось понять и принять точку зрения командующего, но внутреннего согласия с ним я не чувствовал. Не понял я, например, почему после высадки трех армий на полуостров целая цепочка объективных причин помешала развить наступление и вынудила фронт остановиться на рубеже Ак-Монайские позиции, Феодосия. Разве оперативная внезапность и численное превосходство не относились к разряду объективных факторов? Разве при решительных намерениях и умелом руководстве их нельзя было использовать более эффективно? Или сейчас, когда весенняя распутица сковывала маневр силами (кстати, не только для нас, но и для неприятеля тоже), когда недостаточная подготовка некоторых соединений затрудняла ведение активных действий, - что заставило командование вытянуть все армии в одну линию по фронту, не позаботившись всерьез о собственной обороне?

Разумеется, я не мог и не стал задавать эти вопросы командующему: меня сюда послали не с инспекцией, а выглядеть критиканствующим умником мне вовсе не хотелось. Да и обстановку я знал еще поверхностно - по рассказам, а не по собственным наблюдениям. Пока что важнее было уяснить, какие задачи ставятся передо мной, чего ждут от меня. Ждали, как выяснилось, мер, обеспечивающих наступление: подготовки саперов к разминированию неприятельских заграждений, строительства мостов и дорог, способных пропускать танки Т-34 и КВ, появившиеся на плацдарме. Дела в этом плане пока шли медленно.

От командующего я зашел к начальнику штаба генерал-майору П. П. Вечному, затем поговорил с членом Военного совета дивизионным комиссаром Ф. А. Шаманиным, с которым вместе служил еще в ту пору, когда он был военкомом саперного батальона. Пополнив таким образом свое представление об обстановке, я пересек небольшую сельскую площадь и оказался в домике, где жил представитель Ставки армейский комиссар 1 ранга Л. З. Мехлис.

Встретились мы как добрые знакомые.

Признаться, к вашему переводу сюда я приложил руку, - сказал он. - Ну, рассказывайте, про Одессу, про Севастополь, хочу все слышать из первых уст.

Проговорили всю ночь. Лев Захарович вспомнил, как трижды срывались попытки начать наступление, посетовал на неудачные обстоятельства, помянул об “оборонительной психологии некоторых генералов”.

Прежний начштаба смотрел назад, а не вперед, - говорил он. - Я заменил его Вечным. Тот был нерешительный человек, если не сказать большего, я сам видел, как во время бомбежки он забирался под кровать. Представляете?

Я, Лев Захарович, в Одессе требовал того же от своих подчиненных: если бомбежка застала в доме - лезь под кровать. Больше шансов уцелеть, коли обвалится потолок, дожить до того момента, когда разберут развалины. И знаете, мне потом многие были благодарны.

Ну уж это вы слишком... Словом, дела у нас сейчас поправились. Главное, что надо предпринять, - обеспечить инженерную подготовку наступления.

Но ведь есть старая пословица: “Хочешь наступать - крепи оборону”.

К войне, в которой столкнулись армии классово различных государств, старые пословицы не подходят, - решительно отрезал Мехлис.

Я деликатно высказал озабоченность тем, что успел узнать. Передовой рубеж был оборудован слабо, почти не велись работы на Турецком валу (в Крыму это название носили не только позиции на Перекопе, но и остатки древних укреплений на пути к Керчи, за Ак-Монайским рубежом). Но Мехлис от этого отмахнулся. “Надо смотреть вперед, - твердил он, - готовить колонные пути и мосты, отрабатывать действия по разграждению”.

Наш разговор не убавил тревог. Конечно, я тогда видел далеко не все так отчетливо, как сейчас, многое представлял себе интуитивно, но это не приносило спокойствия. Однако некоторую практическую пользу беседа с Мехлисом все же принесла. Во-первых, я хорошо понял, в обстановке каких требований мне предстоит работать. Во-вторых, получил согласие на вызов из Москвы специалиста по дешифровке аэрофотоснимков военинженера 1 ранга Ф. Ф. Кизелова, а также А. П. Казанцева с партией сухопутных торпед.

На другой день я принимал дела у своего предшественника - полковника Николая Ивановича Смирнова-Несвицкого. Мы давно и хорошо друг друга знали. Он откровенно рассказал о трудностях, с которыми столкнулся при проведении в жизнь плана инженерной обороны. Помощи со стороны командования фронта не было, наоборот, то и дело приходилось выслушивать упреки, что он якобы занимается не тем, чем нужно. Распрощались мы ненадолго - Николай Иванович оставался на плацдарме, его назначили заместителем командарма и начинжем в 51-ю армию.

После этого я начал осмотр передовых и тыловых позиций. С обстановкой на местах ознакомился быстро, благо протяженность фронта, на котором расположились 47, 51 и 44-я армии, была невелика. Ширина главной полосы обороны составляла всего 27 километров. Да и места были известные - я проверял здесь ход оборонительного строительства еще в октябре...

Вскоре прибыл Кизелов, и нам удалось наладить аэрофоторазведку. Позже появился на плацдарме и Казанцев со своими танкетками. Мы рассчитывали, что это уже испробованное в бою оружие поможет прорывать неприятельскую оборону в начале наступления. В составе инженерных войск фронта находились 61-й и 132-й мотоинженерные батальоны, 6-й и 54-й понтонные батальоны, 57-я гидророта и 15-й спецвзвод минирования. Три управления военно-полевого строительства - 15, 83 и 153-е - располагали пятью стройбатами. Кроме того, каждая армия имела по два инжбата. И наконец, в отличие от осажденного Севастополя, мы имели учебные саперные батальоны. В одном из них, при фронте, готовили командиров отделений из числа лучших красноармейцев, в трех других, при армиях, проводили переподготовку младшего комсостава.

Делать дело с этими не столь уж могучими силами было можно. И мы старались не терять времени даром. На передовом рубеже создавались стрелково-пулеметные и артиллерийско-минометные окопы полного профиля, системы ротных и батальонных районов обороны, прикрытых с фронта противотанковыми минными полями и проволочными заграждениями. С середины апреля началось оборудование артиллерийских противотанковых районов.

Основной рубеж дооборудовался - окопы полного профиля с ходами сообщения по фронту и в глубину создавали общую систему полевого укрепленного района. Для пулеметно-артиллерийских рот в шести батальонных районах строились опорные пункты. Костяк обороны составляли 11 орудийных дотов, их огневую мощь дополняли 46 пулеметных дотов и 366 дзотов; было приспособлено к обороне почти две сотни зданий, оказавшихся в расположении укрепленной полосы, подготовлено около полутора сотен площадок для орудий. На 22 километра протянулись противотанковые рвы, на 30 километров - проволочные заграждения. К этому надо добавить более 30 тысяч мин, выставленных саперами.

Разворачивалось строительство и вдоль Турецкого вала, но на темпах его сказывалась нехватка рабочих рук. Лучше пошли дела с оборудованием двух рубежей керченского оборонительного обвода.

На плацдарме я вновь встретился с Анатолием Сергеевичем Цигуровым. Занимался он инженерным снабжением и, как всегда, отлично справлялся со своими обязанностями. Не было, по-моему, в военно-инженерном деле такой работы, которая оказалась бы ему не по плечу. Помня указания о подготовке к наступлению, я со своей стороны делал все возможное. Но мосты в тыловом районе, там где это требовалось, были уже построены, колонные пути проложены и поддерживались в должном состоянии. Так что главное состояло в том, чтобы нацелить боевую подготовку инженерных войск на ведение наступательных действий и наладить тщательную инженерную разведку. И тем и другим мы занимались основательно. Я проследил за корректировкой учебных планов и установил контроль за их выполнением. Потребовал усиления разведки как силами саперов, так и с воздуха - благо у нас теперь был лучший в Красной Армии специалист-дешифровщик.

Вот эта разведка и дала повод к серьезным опасениям. Анализ передвижений вражеских войск, зафиксированных аэрофотосъемкой, позволял полагать, что армия Манштейна сама готовится к наступлению на нашем участке. Причем силы ее стягиваются к южному флангу, где оборону у нас держала наиболее слабая из трех армий - 44-я. Три ее малообученные и необстрелянные дивизии находились на передовом и главном рубежах, две другие - в резерве. 47-я и 51-я армии занимали центр и правый, северный, фланг, где планировался наш удар. Если гитлеровцы опередят нас и перейдут в наступление, левофланговая армия может не устоять, что будет чревато весьма неприятными последствиями.

Этими опасениями я поделился с начальником оперативного управления штаба фронта генерал-майором В. Н. Разуваевым. Он полностью согласился со мной. Наши взгляды на обстановку совпадали.

Но начальник штаба П. П. Вечный считал нашу тревогу преувеличенной.

“Блефуют немцы, - говорил он. - Манштейну не до наступления, у него Севастополь - как кость в горле... ”

Нет, не сложились у меня с начальником штаба такие отношения, какие были с Н. Е. Чибисовым, Г. Д. Шишениным, Н. И. Крыловым...

Впрочем, точка зрения Вечного определялась, наверное, не столько собственной оценкой обстановки, сколько влиянием сверху - ведь этого мнения придерживался Мехлис. И ему, и Козлову я тоже пытался докладывать свои соображения. Но командующий просто не считался с ними, а Мехлис начинал темпераментно возражать: не паникуйте, мол, попусту, не принимайте ложные маневры противника за истину, вы и сами видите, что подготовка к наступлению идет по плану, в середине мая мы начнем его наилучшим образом...

Подготовка действительно не прекращалась, мало того, из Москвы пришла директива, обязывающая нас перейти в наступление. Но велась эта подготовка крайне неорганизованно, штаб никак не мог отработать систему управления войсками и по-прежнему не планировал оборонительных действий. Не встречали понимания и мои предупреждения о необходимости предусмотреть инженерное соразмерение предстоящей операции.

“В чем здесь дело? - размышлял я. - Ну, Мехлисом, по-видимому, завладела умозрительная схема наступления. Он не в силах отказаться от нее и потому не может трезво оценивать обстановку. А Козлов? А Вечный? Первый преподавал общую тактику в академии. Второй служил в Генеральном штабе... ” И тут меня осенило! У находившихся на плацдарме генералов не было опыта в проведении крупных наступательных операций. У меня его тоже не было, если не считать боев на Карельском перешейке. Это, несомненно, накладывало отпечаток на действия. Поэтому, очевидно, в январе, после высадки десантов, так и не состоялось смелое и решительное преследование отходящего врага, которое могло бы привести к его разгрому...

21 апреля Ставка создала северо-кавказское направление, в которое вошли Крымский фронт, Севастопольский оборонительный район, Северо-Кавказский военный округ, Черноморский флот и Азовская военная флотилия. Главнокомандующим войсками направления назначили Маршала Советского Союза С. М. Буденного.

Примерно через неделю после назначения Семен Михайлович, приехал к нам в Ленинское. Я хотел встретиться с маршалом, но застать его на месте было не так-то просто. Попросил порученца доложить обо мне. Тот вскоре позвонил:

Семен Михайлович просил передать, чтобы вы часа через два были на месте, он готов вас выслушать.

Но ожидание оказалось напрасным. Не состоялась встреча и на следующий день. Лишь 29 апреля маршал вечером позвонил мне сам.

Извини, Хреныч, что так и не смог с тобой встретиться, - дружелюбно сказал он. - Через несколько минут улетаю. Ты скажи, что тебя беспокоит.

Я рассказал об анализе разведданных, об активизации специальных разведок противника на нашем левом фланге, о показаниях перебежчиков, полученных в последние дни. Все свидетельствовало о том, что на левом фланге неприятель готовит наступление, причем в самое ближайшее время.

Пожалуй, ты прав, - согласился Семен Михайлович. - Вот и Разуваев такого же мнения. А Козлов и Вечный не соглашаются с этой оценкой. Я дал указание командующему, чтобы он завтра же с тобой и Разуваевым выехал на левый фланг, лично разобрался в обстановке и принял надлежащие меры. Будь здоров!

На следующее утро мы действительно выехали на левое крыло фронта. Встречались с командирами дивизий, командирами полков и некоторыми комбатами, слушали их доклады и мнение об обстановке и намерениях противника. Ничего подозрительного эти командиры не отмечали, за исключением усилившихся разведывательных действий авиации и саперов противника, а также участившихся артобстрелов. Козлов заметно успокоился. Вечером он выехал в Ленинское, а нам с Разуваевым приказал остаться и тщательно разобраться в фактическом состоянии войск, начиная с переднего края и кончая тылами дивизий.

К вечеру 4 мая мы вернулись и сразу доложили Военному совету фронта, на котором присутствовал Л. З. Мехлис, о результатах своей работы. Первое впечатление, сложившееся при посещении левого фланга, оказалось обманчивым. В действительности там назревала грозная опасность. Самым страшным злом была беспечность командиров дивизий и полков. Они не придавали серьезного значения обороне противотанкового рва и минно-взрывных заграждений. Побережье не только не оборонялось, но даже не охранялось. Минные поля были демаскированы: после таяния снега и дождей во многих местах обнажились выкрашенные в белый цвет корпуса мин. Мы потребовали усилить танкоопасные направления новыми минными полями и добились, чтобы эта работа была выполнена при нас.

Не изменилась к лучшему подготовка войск. Они оставались малообученными, а потому и недостаточно боеспособными. Наши предложения сводились к следующему. Частям 151-го укрепрайона, находившимся на левом фланге, немедленно занять свои позиции, ввести гарнизоны во все доты и дзоты. Частям стрелковых дивизий заняться активным освоением своих районов обороны на главном рубеже. Подтянуть на левофланговый участок наиболее боеспособные дивизии с правого крыла, а 72-ю кавдивизию, находившуюся в резерве фронта, направить на охрану и оборону Черноморского побережья.

Наше сообщение было выслушано в глубокой тишине. Никто не возражал, не оспаривал наших предложений. Они были приняты. Но... их выполнение двигалось черепашьими темпами. 7 мая лишь части УРа заняли свои боевые места. Больше ничего из намеченного сделано не было. А 8 мая грянул гром...

Утром немцы перешли в наступление. В целом их группировка обладала силами, примерно равными силам нашего фронта. Мало того, по числу танков и артиллерии превосходство было на нашей стороне. Но нельзя не отдать должное умению и решительности противника. На направлении своего главного удара, то есть на южном фланге, он создал мощный кулак, намного превосходивший противостоящие силы. В наш тыл, на неохраняемое побережье, был направлен на штурмовых лодках десант в составе усиленного пехотного батальона.

Передний край атаковали пикировщики, по нему ударила артиллерия, и необстрелянные бойцы дрогнули...

Не выполнили своего назначения минные поля. Сначала их перепахали снарядами и бомбами. Потом появились немецкие саперы, прикрываемые пехотой. К этому времени наши бойцы отошли со своих позиций, и минные заграждения остались не прикрытыми огнем.

Чтобы усилить минные заграждения, мы бросили на левый фланг 132-й и 61-й мотоинжбаты. В ночь на 9 мая эти батальоны установили около трех тысяч противотанковых мин. Но необороняемые заграждения не могли сдержать врага. Саперы довольно быстро проделали в них проходы, через которые устремились танки.

Противник действовал по привычной для себя и достаточно эффективной в ту пору схеме. Прорвавшись через южный фланг, он направил удар в охват наших войск - сначала на северо-восток, потом на север. Не имея налаженного управления, мы не смогли противостоять этому маневру. И началось общее отступление.

К счастью, еще 3 мая у нас появилась паромная переправа через Керченский пролив, предназначенная для

питания войск через Тамань. Руководить ею я назначил А. С. Цигурова, который и здесь оказался на высоте. На его долю выпала нелегкая задача приспосабливать переправу для эвакуации войск. На Тамань был направлен Ф. Ф. Кизелов, которому, в частности, предписывалось быстрее подтянуть к переправе 109-ю тяжелую понтонную роту.

Рука об руку с нами действовали моряки, руководимые командиром базы А. С. Фроловым, - без предоставленных ими плавсредств нам пришлось бы совсем туго.

10 мая Ставка приказала отвести войска на Турецкий вал и организовать, там упорную оборону. Но левый фланг этого рубежа был захвачен противником раньше, чем туда подошли наши части. А севернее, где еще не было немцев, разрозненные и потрепанные соединения не смогли закрепиться. Все могло бы сложиться иначе, если в заблаговременно, с началом вражеского наступления, сюда отвели две-три свежие дивизии.

На центральном участке Турецкого вала позиции были прорваны 13 мая. А на следующие сутки враг форсировал недостроенный еще Керченский обвод и вышел на южную и западную окраины города. 15 мая Керчь пала.

Тогда-то и начала работать переправа через пролив...

Тяжко вспоминать те дни. Отступление велось неорганизованно. События приобрели почти неуправляемый характер. Противовоздушная оборона отходящих войск не была обеспечена, и фашистские пикировщики с воем устремлялись на беззащитных людей. Множество бойцов и командиров собрались в районах переправ. Цигурову и его подчиненным с трудом удавалось поддерживать элементарный порядок. Но и на отошедших от берега судах люди не чувствовали себя в безопасности: фашистские самолеты атаковали все, что держалось на воде.

На помощь нам пришел Черноморский флот. По приказу Ф. С. Октябрьского из Батуми, Туапсе, Новороссийска в район Керчи были направлены боты, баркасы, баржи, буксиры, тральщики, торпедные и сторожевые катера. На Кавказском побережье вывозимые войска принимали все причалы от Тамани до Темрюка.

Несмотря на урон, который несли мы в пунктах посадки, высадки и на переходе, переправить через пролив удалось около 120 тысяч человек, в том числе свыше 23 тысяч раненых. Переправа закончилась 20 мая. Но эвакуировать мы смогли далеко не всех. Около 18 тысяч оставшихся в Крыму воинов ушли под землю, в керченские каменоломни. Там образовался знаменитый Аджимушкайский гарнизон, который еще пять с половиной месяцев держал оборону. Боевые дела этого гарнизона являются одной из самых героических и вместе с тем трагических страниц в истории Великой Отечественной войны.

Поражение в Крыму было неожиданным и тяжелым. Силы и средства, находившиеся на Керченском полуострове, позволяли надеяться на совсем иной ход событий. Инженерная подготовка плацдарма, по моему глубокому убеждению, давала возможность и наступать и стойко обороняться.

Не буду приводить оценок Верховного Главнокомандования действиям руководителей Крымского фронта, цитировать известную телеграмму И. В. Сталина в адрес Л. З. Мехлиса - об этом можно прочитать во многих трудах по истории Великой Отечественной войны. Напомню лишь, что Мехлис был снят со своих должностей и понижен в звании. Понизили в должностях и Д. Т. Козлова с П. П. Вечным. Все трое были вызваны в Москву, на доклад. Ставка беспристрастно проанализировала их действия. После этого появилась специальная директива, в которой подробно разбирались причины поражения фронта и отмечалось непонимание его командованием требований современной войны...

После завершения переправы я встретился с Семеном Михайловичем Буденным. Попросил его направить меня в Севастополь, поскольку я там все знаю и надеюсь принести пользу.

Семен Михайлович покачал головой:

Этот вопрос я решить не смогу. Доложу в Москве. Через несколько дней маршал сам вызвал меня:

Дело твое решено. Направляешься в распоряжение наркомата. С собой можешь захватить двух-трех специалистов. По своему усмотрению.

25 мая я вылетел в Москву в сопровожден ли Ф. Ф. Кизелова и А. П. Казанцева. Начинался новый этап моей фронтовой биографии.

На волховских берегах

Воссозданный фронт. - На помощь осажденному Ленинграду. - Ненадежный коридор. - Саперы в “коричневых джунглях”. - Снова - на прорыв блокады. - Срыв вражеского штурма

С благоговением ступил я на московскую землю, ставшую за год предвоенной службы своей, близкой. Передо мной лежал вполне тыловой, хотя и затемненный, город, еще подверженный воздействию вражеских бомбардировщиков. Трудно было даже представить, что каких-нибудь полгода назад враг стоял в предместьях столицы. Дорого обошелся ему этот рывок! Поражение гитлеровцев под Москвой зримо обозначило провал блицкрига на Восточном фронте. Радостно было сознавать это, и даже недавно пережитая неудача в Крыму показалась мне тогда не столь трагичной.

Ехать домой в пустующую квартиру мне не хотелось, и я остановился у одного из приятелей.

На следующее утро, 30 мая, меня принял заместитель наркома, начальник инженерных войск Красной Армии генерал-майор М. П. Воробьев. Мы были знакомы еще по Ленинграду, где он с 1936 по 1940 год возглавлял Военно-инженерное училище, вместе служили в Наркомате обороны,

Михаил Петрович долго расспрашивал меня об Одессе и Севастополе, что было вполне естественно: непосредственных участников происходивших там событий в Москве успело побывать немного. К тому же обстановка на севастопольских рубежах уже начала обостряться, и интерес к осажденной крепости, к ее возможностям противостоять врагу был очень велик.

Я в свою очередь с большим интересом выслушал рассказ Воробьева об организационных изменениях, происходивших в армии. В войсках вновь начали создаваться ранее расформированные стрелковые корпуса. На базе военно-воздушных сил фронтов образовывались воздушные армии, что сулило более целеустремленное и централизованное использование авиации на главных направлениях. Формировались новые противотанковые полки, полки и отдельные дивизионы гвардейских минометов. Воссоздавались танковые и механизированные корпуса, более того, было принято решение о сформировании танковых армий.

Все эти новости не могли не радовать. Они говорили о приведенных в действие резервах, о том, что не уменьшалось, а наоборот, росло количество боевой техники в войсках, совершенствовалось искусство управления ими. То, от чего мы были вынуждены с болью отказаться летом сорок первого, не просто восстанавливалось, а получало новое развитие.

Изменения, естественно, не обошли и инженерные войска.

Еще перед войной, сразу после создания ГВИУКА, было решено заменить в округах отдельные саперные и понтонные батальоны несколько меньшим числом соответствующих полков. Реорганизация шла медленно и к началу войны не завершилась, пришлось приостановить ее. Как было ясно из моего рассказа, на юге на фронтах и в армиях сохранялась батальонная организация.

В октябре, когда инженерно-оборонительное строительство потребовало воистину необъятного фронта работ, впервые появились саперные армии. Всего их было десять. Каждая подразделялась на две - четыре инженерные бригады и шесть - восемь батальонов. Сам Михаил Петрович, занимавший пост начальника инженерных войск Западного фронта, одновременно получил под свое командование и 1-ю саперную армию. Ее силами создавались оборонительные рубежи, системы заграждений на ближних подступах к столице, а затем осуществлялось инженерное обеспечение наступления наших войск.

В феврале пять армий, в том числе и 1-ю саперную, расформировали - там, где они действовали, миновала надобность в столь высокой концентрации инженерных частей, да и сама новая структура оказалась слишком громоздкой. А вот инженерно-саперные бригады решили сохранить и сделать их основной формой организации войск РВГК. Рассказывал Воробьев и о намечавшихся изменениях: в недалеком будущем предполагалось расформировать и остальные саперные армии, создать бригады, предназначенные для выполнения специализированных задач, снабдить каждый фронт штатным парком инженерных машин.

На должности заместителя наркома Воробьев находился с апреля, но чувствовалось, что он уже прочно врос в дело. Опыт у него был огромный. Армейскую службу начал рядовым за год до Октября, потом окончил школу прапорщиков, воевал в гражданскую. До призыва Михаил Петрович являлся студентом Петроградского горного института, но завершить учебу не удалось. Зато позже он получил образование на инженерном факультете Военно-технической академии, там же прошел и адъюнктуру. Выступил он автором двух трудов, посвященных устройству заграждений, побывал на многих командных и штабных должностях, преподавал, а потом и возглавлял факультет в Военно-инженерной академии, за год до войны стал генерал-инспектором инженерных войск РККА. Словом, это был человек как нельзя более подходивший для новой должности...

Ну, а где бы ты теперь хотел воевать, Аркадий Федорович? - спросил в заключение Воробьев.

Я солдат, Михаил Петрович, где нужен - туда и пойду. Если же речь идет о желании, то предпочел бы Ленинград. Во-первых, знакомое место, во-вторых, имею кое-какой опыт работы в условиях блокады.

Что ж, желания наши совпадают. Поэтому и отозвали тебя с юга. Вот только известно ли тебе, какова обстановка под Ленинградом, какие и как решаются там задачи?

Только в самых общих чертах, - осторожно ответил я.

Тогда слушай...

Ленинград был осажден противником в сентябре сорок первого и оказался в кольце блокады. Эти ставшие привычными слова вполне отражали суть происходящего, но никак не характеризовали конфигурацию плацдарма. Ни кольца, ни полукольца, как в Одессе или Севастополе, здесь не существовало. Линия фронта на севере, где мы держали оборону против юго-восточной армии финнов, начиналась за Сестрорецком и пересекала Карельский перешеек от Финского залива до Ладожского озера, повторяя очертания старой госграницы. Противника надежно сдерживал здесь Карельский укрепрайон. Главный же по опасности, напряженности, по привлекаемым к нему силам фронт начинался тоже у Финского залива, но на юго-западных окраинах Ленинграда, изгибался дугой к югу и, пройдя по верховьям Невы, упирался в Ладогу у Шлиссельбурга (ныне Петрокрепость), захваченного врагом. Здесь нам противостояла 18-я армия немцев, входившая в группу армий “Север”.

Железнодорожная связь города со страной оказалась перерезанной. Но, владея участком ладожского побережья, протяженностью километров восемьдесят, Ленинградский фронт поддерживал по озеру связь с Большой землей. На этом участке противник держал в своих руках береговую полосу всего двенадцатикилометровой ширины - от Шлиссельбурга до поселка Липка, откуда линия фронта поворачивала на юго-восток, к реке Волхов. Южный берег Ладоги (и часть восточного - до устья Свири) оставался нашим. К нему подходила железнодорожная колея, которая и позволяла сохранять тонкий “кровеносный сосуд”, скудно питавший силы осажденного плацдарма (позже, с наступлением ледостава, озерный участок этой артерии вошел в историю как знаменитая Дорога жизни).

Ставка торопила с началом операции, в результате которой был бы деблокирован Ленинград: в городе уже свирепствовал голод. И такая операция была начата войсками Волховского и Ленинградского фронтов 7 января 1942 года.

Те, кто ездил из Москвы в Ленинград в дневное время, помнят, наверное, что после станции Большая Вишера поезд проходит по мосту через Волхов. Минут через восемь за окнами мелькает крупная станция Чудово, а потом, почти через полчаса (это километров тридцать пять пути), - станция поменьше - Любань. Линия фронта, проходившая тогда по Волхову, оставляла Большую Вишеру на нашей, а Чудово и Любань на занятой врагом земле. В направлении Любани, вдоль железной и шоссейной дорог, было решено наносить главный удар, почему и вся операция получила название Любанской.

К 25 января войска 52-й и 59-й армий прорвали неприятельскую оборону в районах сел Спасская Полнеть и Мясной Бор - в 10 - 30 километрах к юго-западу от того места, где Волхов пересекает Октябрьская железная дорога. В прорыв ввели 13-й кавкорпус и 2-ю ударную армию, которая узким дугообразным клином пробилась вперед на 70 - 75 километров, глубоко охватив с юго-запада любанско-чудовскую группировку врага.

В конце февраля навстречу 2-й ударной прорвалась в направлении на Любань 54-я армия. Она действовала на участке западнее Киришей, где соприкасалась с правым флангом 4-й армии, но организационно входила в состав Ленфронта, хотя и оставалась вне блокадного кольца. Глубина ее прорыва достигла 20 километров. В результате любанско-чудовская группировка оказалась в клещах, которые грозили вот-вот сомкнуться.

Противник к тому же спешно пополнил действовавшую против нас 18-ю армию свежими войсками и бомбардировочной авиацией, резко усилив сопротивление. Начались тяжелые затяжные бои. Наступательный порыв наших войск иссякал. В марте все большую остроту приобретали вражеские контратаки. 19 числа немцам удалось закупорить горловину нашего прорыва у Мясного Бора, перерезав коммуникации, питавшие 2-ю ударную.

27 марта войска 52-й и 59-й армий вновь пробили горловину у основания нашего клина, но снабжать 2-ю ударную по начинавшейся распутице через простреливаемый коридор шириной от трех до пяти километров было необычайно трудно.

23 апреля произошла реорганизация, неблагоприятно сказавшаяся на ходе дел. По предложению командующего Ленинградским фронтом М. С. Хозина Ставка преобразовала Волховский фронт в Волховскую оперативную группу, подчиненную Ленфронту. Цель была благая: улучшить организацию оперативно-тактического взаимодействия войск, до этого входивших в состав разных фронтов. Однако дела после этого не пошли лучше, наоборот, 54-я армия была вынуждена отойти. С 30 апреля обессиленная 2-я ударная вела тяжелые оборонительные бои, находясь в окружении, - гитлеровцы опять перерезали ее коммуникации. Взаимодействие Ленинградской и Волховской оперативных групп объединенного Ленфронта не улучшилось.

Рассказав об обстановке на фронте, М. П. Воробьев спросил:

Так куда бы ты хотел - в Ленинград или на Волхов?

Предпочел бы Ленинград.

Что ж, давай позвоним в Ленинградскую группу войск, Говорову. Послушаем, что скажет он.

Вскоре я услышал в телефонной трубке знакомый голос Леонида Александровича Говорова - в свое время, при подготовке к прорыву линии Маннергейма, нам с ним довелось поработать в очень тесном контакте.

Не возьмете ли меня начинжем? - спросил я после взаимных приветствий,

Рад бы, Аркадий Федорович, но не взыщите - у меня в полном здравии начинж Бычевский, работа его нареканий не вызывает.

Вопрос, таким образом, отпал сам собой.

Ничего, не огорчайся, - утешил меня Воробьев. - Зато в Волховской группе ты нужен позарез. Там был известный тебе генерал Чекин. Отозвали по болезни в Москву, заменили генералом Горбачевым - знаешь такого? Так вот, его контузило. Сейчас там врио - полковник Чекалин. Начштаба он хороший, но начинжем ставить рановато. А места по Волхову - твои, кровные, они же входили в Ленинградский округ. О трудностях говорить не буду - ты знаешь их лучше меня.

Я понял, что все давным-давно решено, но Михаил Петрович из деликатности устроил эту дипломатическую игру со звонком в Ленинград.

А сейчас, Аркадий Федорович, пока не состоялось назначение, считай себя в десятисуточном отпуску. Заслужил, не спорь, не спорь... Мы и сюрприз тебе приготовили: супруга твоя получила уже вызов в Москву и со дня на день прибудет из Кирова.

Обрадовался я безгранично. Совершать в ту пору частные поездки было очень трудно, добиралась Софья Васильевна долго, и встреча получилась короткой...

8 июня состоялось решение Ставки о воссоздании Волховского фронта. Кирилл Афанасьевич Мерецков, вызванный в Москву с Северо-Западного фронта, где командовал 33-й армией, в тот же день вылетел на самолете в Малую Вишеру - вступать в командование фронтом. А командующим Ленинградским фронтом за три дня до этого был назначен генерал-лейтенант артиллерии Л. А. Говоров.

Рано утром 10 июня, простившись с женой, я выехал к новому месту службы. Сопровождал меня, как обычно, Фришман. За рулем эмки сидел Сергей Артамонов. Экипаж, начавший совместный боевой путь год назад, был в полном сборе. День занимался погожий, солнечный. Машина на хорошей скорости бежала по Ленинградскому шоссе.

В середине дня мы добрались до Малой Вишеры и быстро разыскали штаб фронта - он разместился за городом, в лесу. Первым, кого я встретил, был М. С. Хозин. Представился ему как старшему.

Я, Хренов, здесь уже не командую, - ответил он. - А Мерецков с представителем Ставки Василевским сейчас в штабе пятьдесят девятой. Инженеры твои вон в том домике обосновались, они тебе все что надо расскажут.

Через пять минут я уже выслушивал доклад начальника штаба инженерных войск фронта полковника С. В. Чекалина. Он же сообщил, что приезда моего ждали и просили сразу отправиться в штаб 59-й армии. Чекалин сел ко мне в эмку, и мы снова тронулись в путь.

По дороге начальник штаба ввел меня в курс дел. Все внимание фронта было сейчас приковано ко 2-й ударной. Положение ее оказалось много хуже, чем я предполагал, исходя из информации, полученной от Воробьева.

Дивизии и бригады окруженной армии были до предела изнурены. Их снабжение продовольствием и боеприпасами по весеннему бездорожью, через узкий коридор в линии фронта далеко не восполняло всех потребностей войск. К тому времени когда коридор оказался перерезанным, запасов и вовсе не оказалось. Обескровленная армия сосредоточилась в районе Мясного Бора и Спасской Полисти. В этом же районе, но с внешней стороны кольца, находились силы 59-й и 52-й армий, растянутые на широком фронте. Прибывшие два дня назад Мерецков и Василевский решили срочно начать наступление с целью пробить в окружении брешь и вызволить 2-ю ударную. К месту прорыва подтянули танковый батальон, три стрелковые бригады и еще несколько частей, и вот сегодня этот бой начался.

Машина приближалась к Волхову. Редкие звуки выстрелов, приглушенные расстоянием и лесом, говорили о том, что на фронте наступило затишье. Только не ясно было, кому сопутствовал успех?

Лесная дорога вывела нас на поляну, где вразброс стояли деревянные домики и полуземлянка, а землю рассекали щели. Между постройками бродило довольно много военных. Это и был штаб 59-й. Около одного из домиков я заметил Мерецкова с Василевским в окружении группы командиров. Подъехали туда. После моего уставного доклада о прибытии мы с Кириллом Афанасьевичем крепко обнялись - прошло больше года, как не видели друг друга. Обменялись рукопожатием е Василевским. Потом я познакомился с собравшимися командирами. Среди них был и командарм 59 генерал-майор И. Т. Коровников.

Очень хорошо, что не задержались в Малой Вишере, - сказал Мерецков. - Сейчас самостоятельно знакомьтесь с делами и обстановкой, а вечером подходите сюда, поедем вместе в штаб фронта.

Мы с Чекалиным направились к домику, занятому инженерным отделом армии. Там мне представился начинж 59 подполковник Е. Н. Базильер. Вскоре подошел и майор Д. К. Жеребов - начальник штаба 539-го минно-саперного батальона. От них я узнал, что сегодняшнее наступление окончилось неудачей. Наскоро собранных сил не хватило для того, чтобы пробить брешь в окружении. Отдельным группам бойцов и командиров удается прорваться из кольца. Вот и сегодня утром вышел из окружения начинж 2-й ударной армии полковник Мельников с горсткой саперов.

Где он? - поинтересовался я. - Надо в его порасспросить.

Не стоит, товарищ генерал, - ответил Базильер. - Он не в состоянии связно отвечать на вопросы. Прямо не узнать человека. Его отправили отдохнуть во второй эшелон, под надзор медиков.

Мои собеседники рассказали, какие задачи пришлось решать инженерным войскам по обеспечению Любанской операции, начавшейся полгода назад. Прорыв 2-й ударной в глубину вражеской обороны привлек почти все имевшиеся тогда инженерные силы фронта: семь отдельных саперных батальонов численностью по пятьсот человек. Саперы проделывали проходы в минных полях, разминировали горловину прорыва при ее расширении, минировали фланги, строили огневые сооружения для прикрытия своих минных полей, в тяжелейших условиях прокладывали колонные пути. Ими же была сооружена узкоколейная железная дорога, сыгравшая особенно большую роль с наступлением распутицы: по дороге подвозили подкрепления и боеприпасы, эвакуировали раненых. Весной для этих же целей стали использовать небольшие речушки и протоки - грузы по ним сплавляли на плотах и лодках. На флангах коридора строились дзоты, на некоторых участках прорыва - противотанковые и противопехотные заграждения. Весной прибавило забот создание переправ через Волхов: ведь линия фронта проходила здесь по западному берегу реки, а снабжение войск требовалось вести бесперебойно. Тогда же за пять суток был наведен и наплавной мост на плотах.

Противник обстреливал переправы, бомбил их с воздуха, а потом начал применять плавучие мины, которые спускал вниз по течению реки. На борьбу с минами был выделен 4-й отдельный моторизованный инженерный батальон майора Н. В. Романкевича. Брандвахта, состоявшая из нескольких линий, со своей задачей справлялась хорошо: пока что пройти через брандвахту не удалось ни одной мине. Правда, не обошлось без жертв. Погиб начальник штаба батальона старший лейтенант Гимейн, пытавшийся разоружить мину неизвестной доселе конструкции. Но при следующих встречах с коварной миной ее секрет удалось разгадать. Описание нового оружия было отправлено в штаб инжвойск РККА.

Наконец, за зиму и весну Саперы выполнили огромный объем лесозаготовок. Бревна здесь были самым необходимым подручным материалом - без них не обходилось строительство заграждений, укреплений, дорог, переправ...

Сейчас, при инженерном соразмерении действий по прорыву горловины в кольце окружения, перед саперами стояла прежняя задача: вести разграждение на пути наступающих и обеспечивать их фланги минированием.

В тот день я успел еще обстоятельно побеседовать с генералом Коровниковым, побывал в частях, отведенных на исходные рубежи. А вечером встретился с Мерецковым и Василевским и вместе с ними отправился в управление фронта.

В разговорах прошла почти вся ночь. Кирилл Афанасьевич принялся расспрашивать меня (к таким расспросам я уже привык) об Одессе и Севастополе, о делах на Крымском фронте. Александр Михайлович Василевский был более осведомлен об этих событиях, но тоже слушал с интересом.

Особенно много говорили о неудаче на Керченском полуострове. То, что произошло там, имело почти те же причины, которые поставили в катастрофическое положение 2-ю ударную. И беседа сама собой перешла на Любанскую операцию, на обстоятельства, которые привели; к неуспеху.

В конце разговора Мерецков повторил, что главная задача фронта на сегодня - вывести из окружения 2-ю ударную. Другая важнейшая задача - в кратчайший срок усовершенствовать систему обороны в полосе каждой армии. Ну, а мне пожелал быстрее вжиться в обстановку, проверить готовность инженерных войск, выделенных для обеспечения прорыва, разработать к концу июня план мероприятий по укреплению инженерной обороны. - За счет умелого оборудования полос и рубежей, - сказал командующий, - мы должны получить возможность вывести в резерв от пяти до семи дивизий. Других источников для создания резервов у нас нет. Вот и Александр Михайлович ничего не обещает... Вам пока, Аркадий Федорович, лучше всего побыть дня два в пятьдесят девятой. А потом начнете знакомство с другими армиями по своему плану. Обо всех затруднениях и предложениях докладывайте прямо мне, незамедлительно.

Попытки прорвать вражескую оборону предпринимались не раз и не два, пока наконец 19 июня они не увенчались успехом. Ширина коридора, пробитого вдоль узкоколейки у Мясного Бора, не превышала восьмисот метров; кое-где он сужался до трехсот - четырехсот метров и потому простреливался насквозь всеми видами оружия.

Находившиеся в окружении войска общей численностью до 20 тысяч человек уже не являлись боеспособными. Они не смогли со своей западной стороны расширить коридор, закрепить его фланги. После того как была выведена большая группа раненых, к горловине потянулись все, кто находился поблизости. Беспорядочный отход не мог продолжаться долго - через два дня коридора не стало. Правда, еще дважды - утром 24 и в ночь на 25 июня - частям 59-й армии удавалось прорывать в кольце окружения узкую щель, через которую выходили шатавшиеся от изнеможения бойцы и командиры. Но на этом силы деблокирующих войск иссякли. Всего за июньские дни с плацдарма под Мясным Бором вышло к своим около 11 тысяч человек. Среди них не было командарма Власова.

Попытки разыскать и выручить Власова предпринимались еще долго - до середины июля. В этих поисках командованию фронта помогали партизаны, действовавшие в тылу врага. От них и поступило сообщение о том, что лишившийся армии командующий без сопротивления сдался гитлеровцам, перешел в стан врага.

Это известие так потрясло всех, что не хотелось верить ему. Невероятен был этот омерзительный поступок. Но, к великому сожалению, все подтвердилось. Мало того, вскоре мы узнали, что Власов начал формировать антисоветскую армию, вербуя в нее из числа военнопленных отъявленных негодяев, превратившихся в заклятых врагов нашей Родины. С тех пор слово “власовец” стало синонимом самого гнусного предательства.

А что касается изменника Власова, то он получил, как известно, по заслугам - закончил жизнь на виселице.

На физической карте северо-запада России река Волхов протянулась голубенькой жилкой от Ильмень-озера к Ладоге по сплошной зелени с черной подштриховкой, что означает: низменности и болота. Медленно и плавно катит река свои воды по двухсоттридцатикилометровому руслу, насыщая влагой окрестные земли.

Лесисто-болотистый Волховский фронт протянулся по верхнему и среднему течению реки, от Ильменя до Киришей, где (это уже известно читателю) резко, почти под прямым углом поворачивал влево, к юго-западному углу Ладожского озера. Но Волхов не являлся водоразделом между нашей и вражеской обороной. Линия фронта, начинаясь на восточном берегу у истока реки, в районе оккупированного Новгорода, затем переходила на западный берег. Дважды еще она выхватывала участки на правобережье, образуя у поселка Грузино и у Киришей два сравнительно небольших плацдарма - их занимал враг. Большая же часть левого, западного, берега находилась в наших руках.

В состав воссозданного фронта входили следующие силы: на новгородском направлении стояла 52-я армия, далее, от левого крыла к правому, держали позиции 59, 4, 54 и 8-я армии. 2-ю ударную вывели в тыл на отдых и переформирование. А на базе фронтовых военно-воздушных сил начала создаваться в июне 14-я воздушная армия.

Членом Военного совета фронта был в ту пору армейский комиссар 1 ранга А. И. Запорожец, начальником штаба - генерал-майор Г. Д. Стельмах, с которым мы быстро сработались.

Ну а что представляли собой инженерные войска, поступившие в мое распоряжение? Основу их составляли два сильных по тому времени соединения - 1-я и 3-я инженерно-саперные бригады. Кроме них имелось семь отдельных моторизованных инженерных батальонов - 3, 4, 5, 109, 135, 136 и 248-й и один минно-саперный, 539-й батальон. Пополнились войска и двумя мотопонтонными батальонами - 38-м и 55-м. Правда, один из них пришлось целиком направить на завод, где бойцы занялись изготовлением деревянных понтонных парков и других переправочных средств, в которых ощущалась острая нужда. Еще в состав войск входило два отдельных подразделения - гидророта, ответственная за водоснабжение, и маскировочная рота. И наконец, мы располагали весьма немногочисленным, неспособным удовлетворить все фронтовые нужды парком инженерных машин и инженерным складом фронта. Три филиала этого склада, так называемые летучки, находились в 4, 8 и 59-й армиях.

Если не считать мощной строительной организации, которой здесь явно недоставало, то в остальном силы инженерных войск фронта намного превосходили те, что мы имели в Одессе, Севастополе и на Керченском полуострове. Правда, и пространственный масштаб обороны здесь был иной - ее протяженность достигала 350 километров, учитывая все прихотливые изгибы фронтовой полосы. Это требовало более сложной и четкой организации руководства и управления войсками.

Так и посоветовал Мерецков, два дня я провел в расположении 59-й армии, а затем проехал по всем остальным участкам фронта. Познакомился с передним краем обороны в полосе каждой армии. Особых неожиданностей не встретилось - в целом ландшафт и природные условия остались теми же, что и в годы моей предвоенной службы в Ленинградском округе. Хотя, по правде говоря, тогда в этих местах мы бывали не часто. Укреплений здесь не строили (глубокий тыл!), учений не проводили. Потому я и знал бассейн Волхова намного хуже, чем, скажем, Карельский перешеек или прибалтийские районы.

Тягостное впечатление оставляли лесные заросли, где солнце, едва пробиваясь сквозь густые кроны деревьев, так и не могло просушить мшистую землю. Изумрудные полянки на деле оказывались болотными хлябями, переходящими в коричневато-ржавые бездонные топи. В воздухе висели тучи комаров. Отсюда и пошло у наших бойцов - “комариный фронт”. Немцы выражались экзотичнее - “коричневые джунгли”. Это выражение часто мелькало в неотправленных письмах, изъятых у “языков”.

А сколько мук и ухищрений стоила любая саперная работа! Здесь и на сухих местах не отроешь под окоп положенные “метр десять” - уже через 30 сантиметров проступала вода. В Крыму нас мучил скальный, каменистый грунт, тут - вязкая, не имевшая формы жижа. Вместо окопов и ячеек приходилось ладить насыпи и площадки под огневые точки, причем зачастую в 70 - 100 метрах от оборонительной линии противника. Устраивали и дзоты на плотах, плавающих по болотам. Из жердей, бревен, хворостяных матов сооружали укрытия и блиндажи, использовали эти материалы для оборудования ходов сообщения. На многие километры тянулись гати и маневренные дороги, сделанные из деревянных решеток (ряжей).

Простор для инженерной выдумки открывался здесь колоссальный. Во многих местах на танкоопасных направлениях устраивались, как встарь, завалы и засеки из срубленных деревьев, густо нашпигованные минами. В 54-й армии, где среди инженерных специалистов оказалось немало призванных из запаса ленинградских архитекторов, знакомых со старинным русским зодчеством, в том числе и военным, строили деревянные заборы из двух рядов бревен с засыпкой грунта между ними. Но повсеместного распространения эти укрепления тогда еще не получили - они казались слишком трудоемкими и требовали очень большого количества леса.

Во все это был вложен огромный самоотверженный труд. И не только инженерных войск. Строили все - стрелки, артиллеристы, танкисты. Они сами оборудовали свои позиции, наблюдательные пункты и укрытия для боеприпасов. Всякая смена позиций была сопряжена с величайшими трудностями и начиналась с прокладки дорог. Без этого танк или пушка, чуть свернув с деревянной колеи, немедля увязали в трясине...

В общем, я не мог не отдать должного всему, что было сделано до сих пор. И все же прорех и недостатков обнаружилось немало. Начать с того, что на большинстве участков имелось всего по одному рубежу обороны, состоявшему из двух траншей (или, вернее, из того, что эти траншеи заменяло). А весь предшествующий опыт убеждал меня, что по-настоящему устойчивой может быть лишь оборона, располагающая по крайней мере двумя рубежами - передовым и основным.

Но и те рубежи, что имелись, не отличались, на мой взгляд, достаточной надежностью. Основа такой надежности - система, связывающая все позиции огневым взаимодействием. Я же видел повсюду отдельные, каждая сама по себе, артиллерийские, пулеметные и минометные позиции. Подобное построение обороны оказывалось несостоятельным перед силой огня и внезапностью маневра гитлеровцев. Близость же неприятельского переднего края грозила тем, что каждая одиночная огневая точка без поддержки остальных могла быть легко блокирована я уничтожена.

Поэтому первая задача, которую я поставил перед армейскими и дивизионными инженерами, потребовав немедленного ее выполнения, состояла в том, чтобы оборонительные рубежи на их участках сочетали систему огня всех видов оружия с характером местности и возможностями инженерного оборудования. Для этого требовалось в одних случаях поставить новые огневые сооружения, в других - переместить старые, в третьих - усилить оборону заграждениями и минными полями. Последующая задача заключалась в создании второго оборонительного рубежа.

К концу июня, как и было приказано, я доложил план усиления обороны фронта Мерецкову и Василевскому (Александр Михайлович еще оставался у нас). Каждая полоса обороны, согласно этому плану, представляла систему двух рубежей - передового и основного, а каждый рубеж состоял из двух позиций, удаленных одна от другой на полтора - три километра. Основой каждой позиции являлась система батальонных районов обороны и противотанковых опорных пунктов, включавших в себя площадки для оружия и танков и соединенных между собой ходами сообщения или сплошными деревоземляными укреплениями. При этом общая глубина оборонительной полосы дивизии достигала пяти - восьми километров. Между полосами намечалось создать промежуточные и отсечные позиции, чтобы в случае прорыва противника оставалась возможность активно контратаковать его фланги.

Особо оговорил я вопрос о создании армейских и фронтовой оборонительных зон. Ведь и при общей установке на наступательные действия никто не может поручиться, что противнику не удастся совершить глубокий прорыв и вынудить нас обороняться на рубежах нынешнего фронтового тыла.

И Василевский, и Мерецков согласились с моими доводами и приняли предложение создать армейские оборонительные зоны глубиной от 25 до 45 километров, а в удалении 60 - 80 километров от переднего края возвести фронтовой рубеж. Одновременно я поставил вопрос о при влечении дополнительной рабочей силы. Фронт нуждался в достаточно мощной строительной организации. И мне было обещано, что в самое ближайшее время в распоряжение инженерных войск поступит УОС - управление оборонительного строительства (так стали именовать УВПС, находившееся в подчинении фронтов).

План усиления обороны фронта разрабатывался штабом инженерных войск под руководством полковника С. В. Чекалина. Насколько я помню, это была наша единственная большая совместная работа. Вскоре Сергея Владимировича, как знатока Северного военного театра, назначили на Карельский фронт начинжем 19-й армии. А на его место Москва прислала полковника Михаила Ивановича Марьина, возглавлявшего в ГВИУ управление снабжения; он давно и упорно рвался на фронт.

В августе инженерная оборона была уже усовершенствована настолько, что командование сумело снять с передовой шесть дивизий. И это пришлось как нельзя кстати. Едва только завершился выход из окружения отдельных групп бойцов и командиров, не сумевших прорваться через коридор у Мясного Бора, а Ставка уже торопила фронт с подготовкой новой наступательной операции. Позади у ленинградцев осталась нечеловечески трудная зима, во время которой голод и мороз унесли многие тысячи жизней, а новая зима была не за горами. Блокаду необходимо было прорвать!..

В первые месяцы после вступления в должность меня одолевали заботы, связанные с заготовкой лесоматериалов, с удовлетворением потребностей войск в минно-подрывном имуществе, с организацией воздушной разведки и дешифрирования. И еще - со строительством маневренных дорог и мостов. Особенно на правом крыле фронта, где намечалось наступление.

Одна из причин, побудивших прорывать блокаду на этот раз близ ладожского берега, была очевидной. Всего 15 - 16 километров разделяли здесь Волховский и Ленинградский фронты. Именно поэтому операция представлялась небольшой по глубине и по срокам. Это позволяло надеяться на ее завершение до того, как немцы подтянут крупные силы с других участков. Ленинградцы должны были прорываться с берега Невы нам навстречу, что сулило ускорить дело.

Но на войне наименьшее расстояние - не всегда самое короткое. В полосе запланированного наступления противник обладал наиболее совершенной обороной. Он был хорошо оснащен землеройными, путепрокладочными и строительными механизмами, что позволяло быстро возводить необходимые инженерные сооружения. Каждый поселок был превращен в мощный опорный пункт; все проходимые участки местности держались под огнем дзотов, артиллерийских и минометных огневых точек, перекрывались линиями укреплений и минными полями. “Немецкое командование, - рассуждали мы, - уверено в своей обороне, в том, что и нам известна ее прочность, а потому удара здесь не ждет (с точки зрения немецкой военной психологии, которую мы знали уже неплохо, это был бы неразумный, бессмысленный шаг)”. Стало быть, мы могли рассчитывать на тактическую и оперативную внезапность. И это была вторая причина, по которой осуществлять прорыв решили именно здесь.

Успех наших действий во многом определяла скрытность подготовки. В район сосредоточения требовалось перебросить большое количество войск и техники. И оперативная маскировка перевозок, разработанная штабом, не уступала той, что была осуществлена под Одессой. Достаточно сказать, что эшелоны с воинскими частями направлялись из-под Малой Вишеры в сторону Москвы, якобы на Южный фронт, а потом кружным путем, через Вологду и Череповец, прибывали к месту назначения. В Вишере же с помощью маскировочных средств имитировалось скопление крупных сил.

Несмотря на постоянную воздушную разведку, гитлеровцы обнаружили признаки готовящегося наступления лишь за несколько дней до его начала.

Как я уже упомянул, на правом крыле шло интенсивное дорожное строительство. Дороги строились разных видов - отдельно для танков, отдельно для колесного и для гужевого транспорта. В одних случаях использовались ряжи, в других на поперечные жерди клались колеи из бревен и досок, в третьих на продольные лежни настилались поперечные жерди. Хорошими организаторами этих работ, внесшими в них немало усовершенствований, проявили себя начинж 8-й армии полковник А. В. Германович и его начальник штаба М. Н. Сафронов.

Фронт напряженно готовился к операции. Его полевое управление перебралось под Войбокало - небольшую станцию на железной дороге, ведущей из Ленинграда в Тихвин. Мы с начальником Штаба генералом Г. Д. Стельмахом и начальником оперативного отдела полковником В. Я. Семеновым занимались проработкой инженерного соразмерения предстоящего наступления. Планировали по месту и времени действия саперных подразделений по разграждению, по форсированию укреплений и уничтожению огневых сооружений. Определяли порядок переправы через речку Черную, по которой проходила линия фронта, и через Мойку, которую предстояло преодолеть позже. Исходя из этих наметок приводились в готовность инженерно-саперные и понтонный батальоны.

Местность в полосе нашего наступления благоприятствовала обороняющимся. К югу от побережья Ладожского озера простерлись торфяники, где до войны велись разработки. Затем начинались Синявинские высоты, верхняя отметка которых едва достигала пятнадцати метров. Здесь стояло село Синявино. С этих невеликих высот, являвшихся единственным во всей округе по-настоящему сухим местом, открывался хороший обзор; а окрестные низины простреливались с них всеми видами огня. Южнее начинались леса вперемежку с болотами, возвышалась насыпь, по которой тянулось полотно железной дороги Ленинград - Тихвин - Вологда. На этой дороге находилась станция Мга - от нее до Синявино не более восьми километров.

В направлении Синявино и Мги и был нацелен наш удар. Учитывая предшествующие уроки, командование фронта намеревалось нанести его массированными силами. Войска строились в три эшелона. Прорыв совершала 8-я армия, ее успех должен был развить 4-й гвардейский стрелковый корпус, а довершить разгром врага - 2-я ударная. Правда, армией она могла считаться лишь номинально. В ее составе после переформирования находились одна дивизия и одна бригада. И все же, по данным разведки, на участке наступления мы превосходили противника в живой силе в три раза, в танках - в четыре, в артиллерии - в два. Лишь немецкая авиация господствовала в воздухе. На всем протяжении операции нам должны были помогать артиллерия и авиация Ленинградского фронта. Им предстояло связывать противостоящие войска и препятствовать использованию последних против наших наступающих частей. В случае, если у нас произойдет заминка, планировалось форсирование действий и удар навстречу нам с ленинградского плацдарма.

Утром 27 августа после двухчасовой артиллерийской подготовки началась Синявинская наступательная операция.

Противнику не удалось обнаружить до срока наши намерения. Но и мы тоже оставались в неведении относительно его приготовлений: наша разведка сработала не лучшим образом.

Во второй половине августа из донесений партизан стало известно об усилившихся перевозках во вражеском тылу. Что они означают, оставалось неясным. Запросили Москву, но удовлетворительного ответа не получили. Лишь 29 августа, на второй день прорыва, стало кое-что проясняться, В бой с нашими частями вступила 180-я немецкая дивизия из 11-й армии Манштейна, еще недавно действовавшей в Крыму.

Не сразу и не вдруг стало известно то, что планировал враг. А планировал он не более и не менее, чем генеральный штурм Ленинграда. Гитлеровцы торопились стабилизировать положение на северо-западе, чтобы сосредоточить свои усилия на юге, где разгоралась Сталинградская битва и шло сражение на Северном Кавказе.

Переброску дивизий из Крыма немцы начали после захвата Севастополя. Сначала их направляли на короткий отдых в Кенигсберг. Там же отрабатывались действия по ведению уличных боев в крупном городе, и дивизии следовали под Ленинград. Туда же доставили из-под Севастополя артиллерию особой мощности, в том числе батарею 615-миллиметровых мортир и 800-миллиметровую сверхпушку “Дору” (кстати, дебют “Доры” под Ленинградом не состоялся: во время монтажа после дальней перевозки она попала под удар ленинградских артиллеристов).

Всего к концу августа в группу армий “Север” поступило 12 дивизий из состава 11-й армии, бригада СС и 8-й авиакорпус генерала Рихтгофена, предназначенные для участия в операции по захвату Ленинграда, получившей кодовое название “Нордлихт” (“Северное сияние”). В указаниях, относящихся к ее проведению, Гитлер писал: “Задача: 1-й этап - окружить Ленинград и установить связь с финнами; 2-й этап - овладеть Ленинградом и сровнять его с землей”. К руководству операцией решили привлечь “покорителя крепостей” генерал-фельдмаршала Манштейна. Об общем ее замысле Манштейн поведал после войны в книге “Утерянные победы”.

<

“На основе наблюдений, - писал он, - нам стало ясно, что наша армия ни при каких обстоятельствах не должна быть втянута в боевые действия в черте города Ленинграда, где бы наши силы быстро растаяли...

Замысел штаба армии заключался в том, чтобы, используя вначале сильнейшее артиллерийское и авиационное воздействие на противника, прорвать силами трех корпусов его фронт южнее Ленинграда, продвинувшись при этом только до южной окраины самого города. После этого два корпуса должны были повернуть на восток, чтобы с ходу внезапно форсировать Неву юго-восточнее города. Они должны были уничтожить противника, находившегося между рекой и Ладожским озером, перерезать путь подвоза через Ладожское озеро и вплотную охватить город кольцом также и с востока. В таком случае захвата города можно было бы добиться быстро и без тяжелых уличных боев... ”.

Манштейн со своим армейским управлением появился под Ленинградом как раз в тот день, когда Волховский фронт начал наступление на Синявино. Оно-то и спутало все карты фашистского генерал-фельдмаршала.

Наше наступление, однако, развивалось не с тем успехом, на который мы рассчитывали. Хотя к исходу второго дня советские частя и подошли к Синявино, дальнейшее продвижение застопорилось. Бои приняли крайне ожесточенный характер. Противник быстрее, чем мы предполагали, подбросил к месту прорыва свежие соединения (тогда-то мы и узнали, что войска 11-й немецкой армии появились под Ленинградом). Мало того, из Крыма продолжали поступать новые дивизии.

О перипетиях этого трудного сражения можно прочитать, например, в воспоминаниях К. А. Мерецкова “На службе народу”. Повторяться нет необходимости. Скажу лишь о самом главном.

Наибольшая глубина нашего прорыва достигла девяти километров. 3 сентября Невская Оперативная группа Ленфронта попыталась нанести удар нам навстречу, но вражеская артиллерия и авиация воспрепятствовали форсированию Невы. 26 сентября атаку повторили, и ценой невероятных усилий ленинградцам удалось захватить два небольших плацдарма на восточном берегу реки в районе Московской Дубровки. Но к этому времени силы волховчан иссякли, и командование фронта отдало приказ отводить войска за Черную речку.

Прорвать блокаду не удалось и на этот раз. Были моменты, когда два наших фронта разделяли каких-нибудь пять-шесть километров. Но они стали непреодолимыми. Накал встречных боев, казалось, достиг предела. Артиллерийский огонь сметал леса, а то, что оставалось от них, - горело. Горели и торфяные болота. Едкий дым стлался над полем сражения...

Синявинская операция не решила поставленной задачи. Но случилось так, что она выполнила другую, хотя и не предусматривавшуюся нами, но не менее важную. С 4 сентября Манштейну пришлось оставить все приготовления к штурму Ленинграда и возглавить действия фашистских войск по отражению удара Волховского фронта, В эти действия была вовлечена и вся 11-я армия противника.

<

“И вот вместо запланированного наступления на Ленинград развернулось “сражение южнее Ладожского озера”, - писал в той же книге Э. Манштейн. - Если задача по восстановлению положения на восточном участке фронта 18-й армии и была выполнена, то все же дивизии нашей армии понесли значительные потери. Вместе с тем была израсходована значительная часть боеприпасов, предназначавшихся для наступления на Ленинград. Поэтому о скором проведении наступления не могло быть и речи”.

Да, о наступлении противника на Ленинград не могло быть даже речи. Как показали дальнейшие события, этот вопрос больше и не возникал. В сражении на шлиссельбургско-синявинском выступе гитлеровцы потеряли около 60 тысяч человек, 260 самолетов, 200 танков, 600 орудий и минометов. В немецких ротах, действовавших против нас, оставалось по 18 - 20 солдат. Но не только на судьбе Ленинграда сказалось “сражение южнее Ладожского озера”. Косвенно повлияло оно и на обстановку под Сталинградом. Немецкое командование не решалось теперь ослабить группу армий “Север”. Наоборот, оно пополняло свои войска на северо-западном направлении свежими соединениями, в которых остро нуждались силы вермахта, участвовавшие в битвах на Волге и на Кавказе.

Прорыв

Засечная черта. - Под кодом “Искра”. - Дорога победы. - Киришский подкоп. - Друзья-товарищи. - Будничная работа. - “Мельница” и наступление на Мгу

Любой армии, вступившей в войну, приходится если не переучиваться, то доучиваться, пополнять свое боевое “образование”, применяясь к особенностям противника. И успех сопутствует тому, кто умеет быстро извлекать уроки из собственных успехов и неудач, учиться у врага, гибко использовать его опыт. Нет большего заблуждения, чем пренебрегать неприятельским опытом на том лишь основании, что он не наш (так же как и, наоборот, копировать все без разбору, преувеличивать ценность чужой мысли). Сила Красной Армии состояла, в частности, и в том, что мы воспитывались в духе неприятия обеих крайностей. В большом и в малом.

Я уже говорил, что на правом крыле фронта, в 54-й армии, было возведено несколько оборонительных сооружений в виде заборов из двух рядов бревен с засыпкой грунта между ними и что практика эта была чисто местной: такое строительство представлялось излишне трудоемким и неэкономичным. Но, должен признаться, не только эти обстоятельства вызывали скепсис. Слишком уж необычными казались такие заграждения, не предусмотренные ни одним из предвоенных наставлений. Не удивительно, что идея их постройки пришла в голову не кадровым военным, которым в подобных случаях, не будем таить греха, труднее отрешиться от уставных, традиционных представлений, а людям, призванным из запаса, более склонным действовать “не по правилам”. Автором необычного проекта выступил дивинженер 44-й дивизии капитан В. С. Сорокин, выпускник Ленинградского железнодорожного института.

Единственное, что меня смущало, - это отсутствие данных о боевой эффективности деревянных заборов: противник ни разу не пытался наступать на участке, где мы возвели эти заборы. А если бы он попытался? Выдержали бы эти, по существу, средневековые конструкции, удары артиллерии и авиации, натиск танков? Устояли бы против современных боевых средств и методов ведения войны? Не помешали бы в случае загорания огонь и дым?

Ответ на эти вопросы дала Синявинская операция.

Когда наши атаковали противника в районе рощи, носившей на картах название “Круглая”, они натолкнулись на рубеж, оборудованный деревоземляными заборами, очень похожими на те, что имелись у нас. Наступавшее соединение с трудом прорвало укрепление. Но за ним, метрах в двухстах, оказалась вторая линия в виде такого же забора. Прорвать эту линию наша дивизия не сумела.

Узнав об этом, я тотчас выехал в передовые порядки наступавших. Облазил и ощупал первый прорванный рубеж. Внимательно осмотрел в бинокль все находившиеся в поле зрения деревоземляные укрепления: заборы, блиндажи, огневые позиции. Оказалось, мысль у немцев работала в том же направлении, что и у нас. Только они сделали больше. Думаю, не последнюю роль в этом сыграла лучшая оснащенность инженерной техникой. Проблема трудоемкости работ у них и у нас стояла по-разному.

Что ж, перенять и развить опыт противника было не грешно. Тогда-то и появилась мысль: создать по всему фронту, по низким болотистым местам сплошную линию деревоземляных укреплений, подобие засечной черты, которая в XVI веке защищала Русь с юга от татарских нашествий. Задача, что и говорить, была масштабная, сложная, требовавшая больших затрат труда, сил и средств. Приступить к ее решению немедленно мы не имели возможности: на повестке дня стояли более неотложные дела, приковавшие все внимание.

Но и откладывать реализацию идеи в долгий ящик не хотелось. Ведь “засечная черта” открывала возможность высвободить из обороны не одну дивизию, нужную для активных, наступательных действий фронта. Поэтому для начала было решено построить в полосе 54-й армии нечто вроде испытательного полигона - там имелся и некоторый опыт и подходящие люди. Им-то и предложили как следует изучить немецкие укрепления, сопоставить их со своими и создать наиболее эффективные оборонительные сооружения.

Бывший архитектор Л. А. Тимофеев с переднего края и с нейтральной полосы сделал десятки зарисовок неприятельских деревоземляных заборов, огневых точек и наблюдательных пунктов. Другой бывший архитектор, дивинж 177-й дивизии капитан Н. А. Солофненко, внимательно ознакомился с ними и с тем, что уже было сделано в 44-й дивизии его коллегой В. С. Сорокиным. Солофненко принадлежал к числу знатоков русского деревянного зодчества, в том числе и военного. Он прекрасно представлял себе, как выглядели древние крепости, сложенные из бревен, каким образом их возводили, и с удовольствием взялся за разработку собственных проектов.

На участке 177-й дивизии решили возвести показательную оборонительную полосу, оборудованную деревоземляными сооружениями. Проекты Николая Алексеевича Солофненко были рассмотрены, их признали тактически грамотными и инженерно обоснованными. Командир дивизии полковник А. Г. Козиев с пониманием и интересом отнесся к поставленной задаче. Большую помощь Солофненко оказал начальник техотдела штаба инжвойск фронта Н. Н. Рендель (в послевоенные годы - главный архитектор Риги) - он руководил разработкой конструкций основных оборонительных сооружений.

И работы, взятые под личный контроль комдивом, закипели. Ежедневно на них выходили сотни бойцов...

Только лишь завершилась Синявинская операция, как началось планирование нового наступления в целях прорыва ленинградской блокады. Как и в прошлый раз, к операции привлекались оба фронта: Ленинградский и Волховский. Координировать их действия Ставка назначила К. Е. Ворошилова и Г. К. Жукова. Они и прибыли к нам для подробного ознакомления с обстановкой.

В конце октября К. А. Мерецков побывал в Ленинграде у Л. А. Говорова и обсудил с ним порядок взаимодействия. Прорыв намечался все там же, на шлиссельбургско-синявинском выступе. Только на этот раз решили пробиваться еще ближе к ладожскому берегу, там, где было самым узким бутылочное горло. Стрелы встречных ударов на картах протянулись к двум безымянным рабочим поселкам торфоразработчиков, обозначавшимся номерами пять и один (первый поселок располагался в четырех километрах севернее Синявино, второй - в семи).

Скрупулезно проанализировали ошибки и просчеты предшествующей операции. С их учетом разрабатывали артиллерийское сопровождение наступления. Готовились к мощному массированию сил на направлении главного удара. Разведка на этот раз сработала неплохо, и мы с достаточной достоверностью знали, что противостоять нам будут пять полностью укомплектованных дивизий 18-й армии, которые могут быть поддержаны четырьмя дивизиями из оперативного резерва.

Основу нашей ударной группировки составляла 2-я ударная армия под командованием генерал-лейтенанта В. З. Романовского. В ударную группировку Ленинградского фронта входила 67-я армия.

Совместный план командования двух фронтов был представлен на рассмотрение в Ставку, и примерно через месяц его утвердили. В то время крупные операции стали получать кодовые наименования. Прорыв ленинградской блокады был зашифрован под кодом “Искра”. Проведение операции назначили на январь.

К тому времени, когда началась разработка “Искры”, в составе нашего фронтового командования произошли изменения. Был отозван в Москву Г. Д. Стельман (его нашли целесообразным использовать на работе в Академии Генерального штаба). Новым начальником штаба фронта стал генерал-майор М. Н. Шарохин. Члена Военного совета А. И. Запорожца сменил корпусной комиссар, а с декабря - генерал-лейтенант Л. З. Мехлис.

Произошли к тому времени изменения и в моем собственном служебном положении. Я получил звание генерал-лейтенанта инженерных войск. Конечно же не мог я не радоваться этому событию, столь знаменательному для каждого военного человека. К тому же я как бы получал дополнительный ориентир, показывающий, что иду верным путем, что в отведенных мне пределах ответственности действую без серьезных ошибок.

Весь декабрь прошел в подготовке к операции. Как и в прошлый раз, большое значение придавалось оперативной маскировке и дезинформации противника. Мы старались создать у него впечатление, что готовим удар на новгородском направлении. В наших мастерских изготовили макеты 120 танков, 120 орудий, чучела 100 лошадей и 1000 бойцов. К станциям, от которых единственно возможный путь наступления лежал в сторону Новгорода, потянулись эшелоны. На открытых платформах размещалась “боевая техника” и сопровождавший ее “личный состав”. На станциях назначения происходила выгрузка.

Все это фиксировалось вражеской воздушной разведкой. А ночью макеты разбирали, грузили в закрытые вагоны, и поезда трогались в обратный путь. Всего таким необычным образом было использовано 49 эшелонов.

Но главные усилия тратились, конечно, на подготовку людей к боевым действиям. Мы с Мерецковым хорошо помнили, как три года назад, после первой неудачи при штурме линии Маннергейма, войска вынуждены были прервать наступление и приступить к тренировкам на местности. Тогда это во многом предопределило последующий успех. Такой же метод отработки действий каждого подразделения и каждого бойца в условиях, имитирующих реальное поле боя, был использован и здесь.

В основе тактики наступления на укрепленную полосу противника лежали действия в составе штурмовых отрядов. Они состояли из саперов, автоматчиков, пулеметчиков, огнеметчиков; входили в их состав также артиллерия сопровождения и танки. Саперам предстояло идти первыми - разведывать и разграждать от мин и других препятствий путь остальным бойцам, включаться в бой, используя при необходимости подрывное имущество.

Силами инженерных частей были быстро сооружены учебные городки, воспроизводящие те узлы обороны и опорные пункты, которые, по данным аэрофотосъемки, лежали на пути нашего наступления. Городки включали в себя ледяной вал (морозы уже трещали вовсю), макеты дзотов и других боевых сооружений. Тренировку в городках прошли все 83 штурмовых отряда, созданных для участия в операции, а кроме того, 14 отрядов и групп сопровождения танков.

Усиленная учеба проводилась и в инженерных частях, которых порядком прибавилось к началу операции. В числе пополнений, присланных Москвой, прибыла еще одна, третья по счету бригада под командой полковника Г. А. Булахова. Всего же к инженерному обеспечению “Искры” мы смогли привлечь уже 30 инженерных батальонов - и отдельных, и входивших в состав бригад (и это помимо дивизионных санбатов и полковых саперов!).

Из имеющихся сил было создано 32 дорожно-мостовых отряда, которым предстояло следовать вплотную за наступавшими полками, а также резервные отряды разграждения и подвижные отряды заграждений. Им тоже необходимо было отработать свои боевые обязанности, чтобы действовать в полном согласии с пехотой и другими родами войск.

Так закладывался фундамент того взаимодействия, на котором строится все здание инженерного соразмерения операции. Другие, более высокие и сложные его элементы отрабатывались на сборах комсостава и командно-штабных занятиях с участием инженерных начальников и командиров саперных частей.

Конечно, времени на подготовку, как всегда, хотелось бы иметь больше. Но и того, что было отпущено, оказалось не так уж мало. Наблюдая за ходом занятий, мы проникались уверенностью, что все получится хорошо, что в бою и командиры и подчиненные будут знать свое место, не оплошают, не растеряются. Да и с оснащением оружием, со снабжением боеприпасами дело обстояло куда лучше, чем три месяца назад.

Вот когда мне припомнился разговор с Воробьевым об организационных изменениях в войсках, за которыми стояли новые возможности оправлявшегося от тяжких потерь народного хозяйства и набиравшей высокие темпы военной промышленности. Трудовой подвиг тыла приносил щедрые плоды Мы получили многое, хотя главные битвы, решавшие судьбы Родины, гремели не здесь, а в междуречье Волги и Дона, на Северном Кавказе...

В полосе встречного удара суммарные силы обоих фронтов доводились до такой численности, которая создавала превосходство над врагом в людях в 4, 5 раза, в артиллерии - в 6 - 7, в танках - в 10 раз и в самолетах - в 2.

Незаметно подошел новый, 1943 год. А там наступило и 12 января - день, когда в 9 часов 30 минут должна была вспыхнуть “Искра”. И она вспыхнула в громе артиллерийско-авиационной подготовки, которая не смолкала в течение двух часов.

Операция началась. Волховчане и ленинградцы двинулись навстречу друг другу. Саперы без заминки прокладывали путь пехоте и танкам. Находясь на КП 2-й ударной, я получал доклады, свидетельствующие о том, что инженерные войска выполняют задачи по обеспечению переправ по льду Черной речки и по разграждению препятствий в полном соответствии с намеченным планом.

С самого начала камнем преткновения, как и в прошлый раз, стала роща Круглая. Рощей она оставалась скорее по названию, чем по сути - почти овсе деревья и в ней были срезаны артогнем. Но деревоземляные заборы, восстановленные фашистами, по-прежнему служили серьезной преградой на подступах к Круглой. Однако мы уже отработали способы преодоления таких укреплений.

Гитлеровцы сопротивлялись умело и отчаянно - так, словно обороняемая земля была им чем-то особенно дорога. Их необычное упорство, как оказалось, было связано с приказом командующего 18-й армией генерал-полковника Г. Линдемана.

<

“Для прочности советского строя, - писал он, - владение Ленинградом имеет такое же значение, как оборона Москвы или бои под Сталинградом... Если мы не удержим приволховский плацдарм и Новгород, мы проиграем войну, если мы удержимся на этом рубеже - мы войну выиграем”.

Эсэсовцы, настроенные соответствующим образом своим командующим, дрались за Круглую рощу с фанатизмом смертников.

А вот кто действительно сражался за свою родную землю, кто шел в бой со святой верой в правое дело, кто готов был не щадить жизни во имя избавления ленинградцев от мук - так это наши бойцы. И конечно же нравственная, духовная сила была всецело на их стороне.

Жестокий бой не утихал весь день. Но противник не смог сдержать наступательного порыва волховчан, и к вечеру узел сопротивления был взят.

В сражении за Круглую геройски действовали не только стрелки, артиллеристы, танкисты, но и саперы. Здесь отличились бойцы 136-го отдельного мотоинженерного батальона. На поле боя, неся немалые потери под огнем врага, они вернули в строй 15 танков, затонувших в болоте. На этом же участке саперы вывели в тыл 4 поврежденных тяжелых танка КВ и 27 Т-34, а еще 12 КВ подготовили к эвакуации.

За четыре дня боев саперы этой части обнаружили и обезвредили более 560 противотанковых мин, 86 из которых имели устройство на неизвлекаемость...

В течение 13 и 14 января в сражение вводился второй эшелон наступавшей ударной армии. Наши части достигли Рабочего поселка № 5. К нему же пробивались с запада воины Ленфронта. Их поддерживала авиация и морская артиллерия Краснознаменного Балтфлота.

Немецкое командование перебрасывало в помощь оборонявшимся свежие соединения, пытаясь изменить ход событий в свою пользу. Но тщетно. Боевое искусство советских войск заметно возросло. Они не пытались теперь, как бывало раньше, брать в лоб все узлы сопротивления, а обходили их, оставляя у себя в тылу и прочно блокируя. А отрезанную от своих неприятельскую группировку, прижатую к ладожскому побережью, рассекали на части и уничтожали. В тыл ей к тому же неожиданно ударила лыжно-стрелковая бригада волховчан, совершившая марш-бросок по льду озера.

Все это придавало операции динамику, исключало ее превращение в затяжную, что и было предусмотрено нашим планом. Немцы не поспевали перебросить к местам боев достаточно крупные силы с других участков. А те свежие дивизии из ближнего резерва, которые им удалось ввести в дело, ничего уже решить не могли.

18 января войска Ленинградского фронта прорвались к Рабочему поселку № 5, уже занятому частями Волховского фронта. В тот же день воины обоих фронтов пробились к Рабочему поселку № 1. Свершилось! Вражеская блокада Ленинграда была прорвана! Теперь ленинградский плацдарм соединял с Большой землей двенадцатикилометровый коридор. Ширину он имел небольшую - от 8 до 12 километров. На севере его ограничивала береговая черта Ладожского озера, на юге - линия фронта, проходившая севернее поселка Синявино (железнодорожная станция с тем же названием оказалась в наших руках).

Конечно, нам хотелось, чтобы этот коридор был пошире. Но развить успех к югу не удавалось. Гитлеровцы продолжали доставлять сюда свежие силы и прочно удерживали Синявинские высоты. Мало того, судя по всему, противник не терял надежды восстановить блокаду. Поэтому 67-й армии Ленфронта и нашей 2-й ударной было приказано перейти к жесткой обороне на отвоеванном рубеже.

Утро 19 января я встретил в Рабочем поселке № 5, вернее, среди руин этого поселка. Перед глазами стояли крепко врезавшиеся в память картины вчерашней встречи ленинградцев и волховчан. Радость была огромной. Многие воины не могли сдержать слез и не стыдились их. И чувство исполненного долга заставляло каждого из нас особенно четко увидеть те большие заботы, которые встали сразу после прорыва во весь свой рост. Предвидя победный исход операции “Искра”, Москва заранее поставила задачу: в минимально короткий срок проложить через пробитый коридор автомобильную и, главное, железную дороги. Сюда, к месту работ, уже начали прибывать части дорожно-эксплуатационных войск центрального подчинения, 2-е управление военно-восстановительных работ, части железнодорожных войск и специальные формирования НКПС.

Все это самым непосредственным образом касалось инженерных войск Волховского фронта. На мою долю выпало принять меры к тщательной разведке и разминированию полосы, по которой должны были пройти обе трассы. Некоторые ее участки пересекали плотные минные поля. Работы саперам здесь хватало. Сделав необходимые распоряжения, я приказал докладывать об их выполнении через каждые два часа. А начальнику разведки инжвойск майору Д. К. Жеребову велел в трехдневный срок изучить укрепления и огневые позиции противника в полосе, примыкающей к коридору. Не вызывало сомнения, что враг попытается помешать артогнем проведению строительных работ, и важно было заранее подготовиться к контрбатарейной борьбе.

Строители сразу принялись за дело. Они шли по пятам саперов. В помощь строителям мы выделяли значительную часть людей из 19-го УОСа. Огневые налеты немцев, пытавшихся сорвать прокладку дорог, немедленно пресекались ударами наших батарей.

Всего через 17 суток после начала работ по железнодорожной колее прошел первый эшелон. И это сразу внесло изменения в жизнь исстрадавшегося Ленинграда. В городе увеличили пайки. Значение этого события для ленинградцев трудно переоценить. Но еще большую роль сыграла открывшаяся перспектива: от жителей осажденного города отступила мрачная тень смертельно голодной зимы. Заработала устойчивая магистраль на суше! А еще раньше, до ледостава, по дну Ладожского озера удалось проложить высоковольтный кабель и трубопровод. Благодаря этому электроэнергия и жидкое топливо с Большой земли согревали город теплом, увеличивали производственную мощность его предприятий.

Трудный ладожский путь снабжения ленинградцы называли Дорогой жизни, а новую коммуникацию - Дорогой победы. “Не просто выжить, а непременно победить!” - таков был символический смысл этого названия...

Тяжело далась нам эта новая дорога. Но каких усилий и подлинного героизма требовала ее эксплуатация от железнодорожников! Составы приходилось водить под бомбежкой и артогнем. Осколки настигали и машинистов, и кочегаров, и кондукторов. Ремонт путей зачастую делался подручными средствами, на живую нитку. А сама колея, проложенная по торфяным болотам! С наступлением лета составы, вопреки всем существующим правилам и представлениям, двигались по ступицу в воде. И все-таки они шли, дорога работала, спасая людей, приближая час победы!..

С прорывом блокады очень популярным стало у нас выражение: “Осаждающий осажден, окружающий окружен”. Не помню уже, кто первый произнес такие слова, да в общем-то это и не важно. Важно иное. Сложная конфигурация линии фронта действительно выглядела теперь так, что именно 18-ю армию, составлявшую левое крыло группы армий “Север”, в полном смысле можно было считать и осажденной и окруженной - в той же мере, что и ленинградский плацдарм. Это был случай, когда ответ на вопрос, кто кого окружает, давало не взаиморасположение противоборствующих войск, а осознание ими своего положения, их настроенность на оборону или на наступление. И не случайно, что тогда активность в ведении боевых действий под Ленинградом была присуща именно советским войскам.

Поворот к этому перелому происходил постепенно, шаг за шагом. Неудачная Любанская операция. Частично удачная Синявинская, явившаяся шагом вперед в боевом оснащении войск, в управлении ими. И вот - победная “Искра”, в которой мы достигли и равенства с противником в смысле качества дивизий, и превосходства над ним в военном искусстве.

То, что произошло в гигантском масштабе под Сталинградом, свершилось и здесь, но в более скромных рамках, отвечавших имевшимся силам и поставленным перед ними реальным задачам. Неписаные законы Великой Отечественной войны начали работать в нашу пользу!

Читатель уже знает, что на правом, восточном, берегу Волхова гитлеровцы удерживали два плацдарма - под Киришами и в районе села Грузино. Удерживали с огромным упорством, очевидно рассматривая их как форпосты будущего наступления, мысль о котором еще не покинула их. У нас тогда мало кто знал об этих двух клочках захваченной врагом земли, за исключением, может быть, самих волховчан. Зато в фашистской Германии, особенно в Восточной Пруссии, о них было хорошо известно, так как многие немецкие дивизии, формировавшиеся в Кенигсберге, получали боевое крещение именно на волховских плацдармах. Солдатам и офицерам, побывавшим в Грузино или Киришах, воздавались в Кенигсберге особые почести. Об этом написал в своей книге “Коричнево-зеленый фронт на Волхове” обер-лейтенант Гюнтер Хейбинг.

<

“Для нас же оба эти плацдарма были как бельмо на глазу. Особенно Кириши. На этой прибрежной полоске земли шириной в пять и глубиной в два километра имелось слегка возвышенное место, покрытое рощей, которую называли Высокой. Возвышенность господствовала над местностью и закрывала от наших глаз неприятельские переправы через Волхов. Тот, кто владел этим пятачком, имел немало тактических и оперативных выгод.

Для ударов по Киришам и Грузино мы не скупились на боеприпасы даже тогда, когда испытывали большую нужду в них. Только с 4 по 15 июня 1942 года по одному лишь киришскому пятачку было выпущено более сорока тысяч снарядов и мин. Мы уничтожили 18 артиллерийских и минометных батарей, вывели из строя около 850 солдат и офицеров, но атаки нашей пехоты противник отбил”.

В июле - августе была сделана еще одна попытка овладеть Киришами. Но и она не привела к успеху. Вот тогда-то начальник отдела заграждений штаба инжвойск фронта С. П. Назаров (о нем я еще расскажу подробней) и предложил совершить, как это было принято давным-давно, минный подкоп под Высокую рощу.

Принять предложение Назарова не торопились, но в конце концов одобрили его. В ноябре развернулись сложные и очень трудоемкие работы. Возглавил их один из инициаторов деревоземляного строительства начинж 44-й дивизии В. С. Сорокин, ставший к тому времени майором.

В наиболее близком от Высокой рощи месте мы соорудили ночью просторный и глубокий блиндаж, связанный ходом сообщения с первой траншеей. Из блиндажа по азимуту определили общее направление подкопа. После этого начали проходку подземной галереи. Сечение ее было невелико - всего 1, 5 на 1, 2 метра. Работы велись вручную: лопата, топор, пила, лом да кирка - вот и весь инструмент, которым располагали саперы. Затея с подкопом могла увенчаться успехом лишь при соблюдении полнейшей скрытности. Поэтому работать надо было только бесшумно и совершенно незаметно. Именно поэтому грунт выносили в мешках, рассыпали по ближайшим воронкам и маскировали снегом.

Вскоре в галерее появились грунтовые воды. Стало не хватать кислорода. Тускло светили в забое лампочки, питавшиеся от автомобильных аккумуляторов.

Саперами 61-го батальона 44-й дивизии, отрывавшими галерею, руководили командиры рот старшие лейтенанты Смирягин и Рогожкин, лейтенант Груздев и начальник штаба батальона капитан Кудинов. Под их началом было две команды из двенадцати человек, которые менялись через три дня.

В начале января 1943 года я побывал на КП 1-го батальона 305-го полка, в полосе которого велся подкоп. Видел Сорокина. Майор принадлежал к числу начальников, которые не любят руководить делом издали (этим качеством он отличался и после войны, являясь главным инженером Ленинградского метрополитена). Виктор Семенович только что вернулся из забоя. Его брюки, сапоги, ватник были покрыты густым слоем смерзшейся грязи. Он подробно доложил мне о ходе работ...

После проходки 180 метров в конце галереи устроили взрывную камеру. Саперы уложили в ней более 30 тонн взрывчатки. Затем предстояло выполнить наиболее опасную часть работы. Удалив всех людей, Сорокин вдвоем со Смирягиным смонтировал взрывные сети, ведущие от заряда к подрывной машинке.

Взрыв назначили на праздничное утро 23 февраля 1943 года - в День Красной Армии. Предварить его должны были два отвлекающих взрыва - на железной дороге и у деревни Плавницы. В двухстах метрах от нашей передовой траншеи саперы оборудовали исходную позицию - траншею для сосредоточения автоматчиков, которым поручалось захватить Высокую рощу после того, как сработает заложенная мина.

Около семи утра я в последний раз связался по телефону с Сорокиным.

Все готово, товарищ генерал! - доложил он.

Ну, ни пуха ни пера. Действуйте! В небо рядом с КП, на котором я находился, взмыли две красные ракеты. Справа, под Плавницей, - две зеленые. Прогремели отвлекающие взрывы. В 7. 00 наш КП, от которого до Высокой рощи был добрый километр, содрогнулся как при землетрясении. Тяжелый гром прокатился над землей. Мы выскочили из блиндажа. Над рощей, а точнее, над тем, что от нее осталось, оседал громадный черный гриб взрыва.

Штурмовой батальон автоматчиков 44-й дивизии и сопровождавшие их саперы броском достигли немецкого опорного пункта, располагавшегося в Высокой роще. Взрыв начисто разрушил его, уничтожив весь гарнизон. Нашим бойцам пришлось ползком пробираться по вздыбленному грунту. Потерь они не понесли - тех, кто мог оказать сопротивление, не осталось в живых. Батальон закрепился на новой позиции. Киришский плацдарм врага уменьшился в размерах. А главное, его переправы были теперь видны как на ладони. Артиллеристы поспешили оборудовать на отвоеванной земле НП, чтобы открыть прицельный огонь по переправам.

Гитлеровцы опомнились только через час и начали из-за Волхова артобстрел бывшей рощи. Завязалась артиллерийская дуэль. Потом после сильных воздушных налетов противник дважды бросался в яростные атаки на нашу новую позицию. Но обе атаки удалось отразить с большим уроном для неприятеля. После этого он был вынужден примириться с потерей важной позиции.

Воронка, появившаяся на месте взрыва, оказалась диаметром 80 и глубиной 20 метров. Весной ее заполнили талые воды, и на этом месте образовалось небольшое озерцо удивительно правильной круглой формы.

О киришском подкопе стало известно и в гитлеровском рейхе. Одна из фашистских газет брюзжала: “Русские на Киришском рубеже предприняли варварские способы ведения войны - подкопы и взрывы времен осады крепостей”. Сетования гитлеровского писаки на “варварство” выглядели смехотворно. Что же касается воскрешенного из прошлого века способа минной борьбы, оказавшегося сопоставимым по эффекту с радиотелефугасом, то сам этот факт лишний раз подтверждал, что новым может стать и хорошо забытое старое.

Разумеется, экзотические боевые приемы использовались на войне не часто. А вот заимствовать для боевых надобностей опыт из других сфер жизни приходилось. В армии имелись подразделения служебных собак, предназначенные не только для охраны войскового имущества. У нас на Волховском фронте существовал батальон специально обученных служебных собак - искателей мин. Это были животные, обладавшие замечательным обонянием. Они прекрасно справлялись с делом в тех случаях, когда оказывался бессильным индукционный миноискатель, не реагирующий на фугас или мину в деревянном корпусе, и безошибочно улавливали запах взрывчатки. Такие дрессированные псы являлись верными помощниками минеров до конца войны.

В составе фронта имелось еще одно не совсем обычное формирование, само название которого указывало на его связь с одной из сугубо мирных наук. Речь идет о приносившем большую пользу военно-геологическом отряде. Специалисты этого отряда вели геологическую разведку для боевых нужд фронта: участвовали в полетах над занятой врагом территорией и в дешифрировании аэрофотоснимков, сопоставляли данные съемок с собственными наблюдениями. Благодаря их работе на картах появлялись обозначения участков, на которых могла быть проложена надежная дорога, или пометки, указывающие на слабый грунт, по которому не следует пускать тяжелую технику. Они же представляли обоснования, необходимые для размещения гидротехнических сооружений, аэродромов, мостов.

До сих пор не могу понять, почему специалисты отряда и его начальник не считались военнослужащими - им не присваивали воинских званий, на них не распространялись права и льготы, предусмотренные для военнослужащих...

Оба эти нестандартные формирования входили в состав инженерных войск. И сам этот факт лишний раз свидетельствует о том, сколь широк был диапазон задач, которые приходилось решать инженерным начальникам фронта и их штабу. И хотя количество наших основных традиционных частей продолжало расти, хотя управлять ими становилось все сложнее, штаб вполне успешно справлялся о нелегкой нагрузкой. В нем подобрались прекрасные люди - знающие, изобретательные, энергичные. Я уже называл начальника отдела заграждений майора С. П. Назарова, которому принадлежала идея киришского подкопа. Наша первая встреча с Сергеем Павловичем на Волховском фронте была неожиданной и трогательной.

Когда, вступив в должность, я объезжал все участки фронта и знакомился на местах с инженерными частями, путь мой не миновал и 109-го отдельного моторизованного инжбата, которым командовал майор Назаров. Около КП батальона, едва я вылез из машины, с докладом ко мне шагнул немолодой подтянутый командир в аккуратно подогнанном обмундировании.

Товарищ генерал!.. - начал он, а я так и ахнул: неужели это был тот самый Сережа Назаров? Конечно, сомнений не оставалось!

С Сергеем я познакомился в 1920 году на Западном фронте. Служба свела нас во 2-м инженерном батальоне, потом - в 5-м понтонном. Благодаря взаимной симпатии и близости интересов наши товарищеские отношения переросли в настоящую дружбу.

Сергей был любознателен, пытлив, стремился пополнить образование. Он, несомненно, далеко продвинулся бы по службе. Но судьба распорядилась по-иному: Назаров стал штатским человеком, уволился в запас. Однако наши отношения не оборвались. Мы продолжали встречаться в Ленинграде, а затем последовал мой перевод в Москву, началась война... Естественно, мы потеряли друг друга из виду. Сергей Павлович вступил в дивизию народного ополчения, а затем был назначен командиром инженерного батальона. И вот - встреча в волховских лесах...

Не дослушав рапорта, я шагнул к Сергею и крепко обнял его.

Вскоре, когда потребовался знающий и опытный человек на место начальника отдела заграждений, Назаров получил эту должность. И лучшую кандидатуру трудно было сыскать. Прошло немного времени, а о делах его уже говорили с большим уважением. Кирилл Афанасьевич Мерецков называл Назарова не иначе как “главным загражденцем фронта” (через два года этот титул сменился другим - “загражденец трех фронтов”).

Впрочем, Сергей Павлович был не только прекрасным загражденцем, он оказался не менее блестящим специалистом по разминированию. Его способности проявились в полной мере, когда потребовалось очистить от мин Новгород, Петрозаводск, всю огромную территорию Карелии. Там он был непосредственным руководителем работ. Затем щедро поделился своим опытом, написав инструкцию по разминированию. Человек высокой военной культуры, он стал затем автором инструкций по разведке, устройству и преодолению заграждений.

Помощником начальника отдела заграждений являлся Владимир Юрчук - молодой лейтенант, еще комсомолец, окончивший перед войной московское Военно-инженерное училище. Благодаря недюжинным способностям и большому трудолюбию Юрчук быстро продвинулся по службе, получил назначение в штаб и стал хорошим помощником многоопытного начальника.

Разведку штаба инжвойск возглавлял Донат Жеребов, имя которого уже встречалось в книге. По образованию Жеребов был инженером. Окончил Высшее военно-морское инженерно-строительное училище РККФ, призванное готовить флотских фортификаторов. После выпуска вместо флота попал в армию. Но и здесь с большой пользой для дела применял свои знания.

В день моего прибытия на фронт Жеребов докладывал мне как начальник разведки. Но до этого он уже успел побывать в должностях начальника штаба саперного батальона, бригады, а потом и инжвойск 54-й армии (в этот период он и выступил как один из авторов проекта первых деревоземляных заборов). Донат Константинович Жеребов стал большим мастером инженерной разведки, успешно решавшим самые сложные задачи.

Еще одним представителем молодого поколения военных инженеров был в нашем штабе помощник начальника оперативного отделения майор И. Н. Забелин. В сорок первом он окончил академию имени В. В. Куйбышева, после чего прошел хорошую школу в войсках. Я приметил его, когда он возглавлял оперативное отделение в штабе 3-й инженерно-саперной бригады. На меня он произвел впечатление человека деятельного, очень пунктуального. Наша совместная служба показала, что в оценке я не ошибся.

Моими непосредственными штатными помощниками, ведавшими материально-техническим обеспечением всех решаемых нами задач, были подполковники В. Я. Фокин и С. Н. Кукушкин. Это по их инициативе еще до моего прибытия на фронт создавался парк инженерных машин с тремя филиалами-летучками. В своем стремлении экспериментировать, искать новые пути использования боевой техники и Фокин и Кукушкин были просто неутомимы. Именно они выступили зачинщиками опытов по переправе на лодках и понтонах реактивных установок - “катюш”, а также по использованию этого оружия для пробивания брешей в деревоземляных заборах, для разрушения дзотов и других укреплений. Им мы были обязаны тесными связями с местной промышленностью, благодаря которым удавалось обеспечивать войска элементами сборных оборонительных сооружений и мостов, переправочными средствами, малозаметными препятствиями, окопными печами.

Фокин и Кукушкин тесно сотрудничали с начальником техотдела майором Н. Н. Генделем, взятым в штаб с должности дивинженера. Касалось ли дело конструирования оборонительных сооружений или выбора места для создания минного поля - этот молодой по возрасту офицер был всюду на высоте.

Не могу не сказать несколько слов о своем адъютанте, На этой должности с первого дня войны находился дипломированный архитектор старший лейтенант Исаак Исаакович Фришман. Мы вполне сработались и привыкли друг к другу. Но Фришман засиделся на своей должности. Нужно было подумать и о его будущем. И к зиме 1943 года я твердо решил отправить Фришмана служить в войска. Вопрос упирался лишь в замену. Найти хорошего адъютанта, обладающего необходимыми для этой работы задатками, совсем не просто. Но тут помог случай.

В один из морозных дней я обнаружил у себя в землянке юного лейтенанта. Одна рука у него была на перевязи, другой он растапливал печку.

Как зовут вас, молодой человек?

Юра... То есть лейтенант Юрий Смаковский, - ответил он, покраснев.

А как вы попали сюда?

В ответ услышал довольно обычную историю. После школы - ускоренный курс военного училища, фронт, тяжелое ранение. Из госпиталя, не долечившись, попытался добраться до своей части, но был задержан в тылу фронта - рука совсем не действовала. Учитывая это, ему пока и поручили отапливать наши землянки.

Не день и не два присматривался я к лейтенанту, при случае разговаривал с ним и однажды предложил:

Довольно вам, молодой человек, пустяками заниматься, идите-ка ко мне в адъютанты!

С великим удовольствием, товарищ генерал! - тут же согласился Юрий.

Так и решился вопрос с заменой Фришмана.

Люди несведущие порой представляют себе, что адъютант - это нечто среднее между секретаршей мужского рода и денщиком. Ни то, ни другое не имеет ничего общего с истиной. На деле это человек, состоящий при начальнике для выполнения различных поручений, связанных с его основными служебными обязанностями. Он должен хорошо ориентироваться в вопросах, которыми занят начальник, вести черновую работу, помогающую в принятии решений.

Юрий оказался человеком гибкого, цепкого ума, энергичным, храбрым, исполнительным. Он быстро разобрался в организации инженерных войск, уяснил их задачи и нужды.

Обычно часов за десять до выезда в соединение или часть я посылал туда Смаковского. К моему приезду он успевал обстоятельно разобраться в обстановке, выяснить, в какой именно помощи начальника инжвойск нуждаются на месте. Его доклады содержали всегда самую достоверную информацию, толковые обобщения и предложения.

Как-то раз при посещении 128-й стрелковой дивизии Смаковскому пришлось докладывать мне о состоянии ее инженерного обеспечения в присутствии К. А. Мерецкова. Я опасался, что при командующем фронтом мой адъютант смутится, начнет мямлить, спотыкаться. Но ничего подобного не произошло: лейтенант, как всегда, был лаконичен, точен, объективен. Когда он закончил, Кирилл Афанасьевич, внимательно выслушавший доклад, подозвал Смаковского и пожал ему руку:

Молодец, лейтенант! Быть вам крупным военачальником.

Надо сказать, что пророчество Мерецкова сбылось. После войны Ю. Б. Смаковский окончил Военно-инженерную академию и Академию Генштаба, занимал высокие командные и штабные должности, стал генерал-лейтенантом инженерных войск.

Ну а в ту далекую пору служба свела нас вместе на целых два года.

После завершения операции “Искра” у нас появилась возможность более основательно заняться повседневными, будничными делами. Дела эти, естественно, имели сугубо боевую направленность. Речь прежде всего шла о совершенствовании обороны, о создании сплошной “волховской засеки”.

Я оборвал свой рассказ о подготовке к этому мероприятию на том, как в полосе 177-й дивизии 54-й армии приступили к созданию показательного комплекса деревоземляных сооружений. Дело там пошло еще успешнее, когда в марте должность армейского начинжа занял подполковник Василий Спиридонович Зайцев, опытнейший офицер - это слово начинало тогда утверждаться в нашем военном лексиконе, - представлявший старшее поколение инженерных начальников. По старой саперной привычке он обошел, а кое-где и облазил весь передний край обороны. Познакомился с войсками, обстоятельно побеседовал с комдивами и дивизионными инженерами. Идея деревоземляных заборов и других подобных укреплений пришлась ему по душе. Он внес немало предложений, способствовавших основательному улучшению показательной оборонительной полосы.

При помощи Зайцева дела у дивинжа 177 Н. А. Солофненко пошли еще лучше, и к началу лета показательная полоса была готова. И я, и другие инженерные специалисты, проводившие проверку с большой взыскательностью, признали ее лучшей на Волховском фронте. Довольным остался и маршал С. К. Тимошенко, побывавший в 177-й дивизии. По его указанию Николай Алексеевич Солофненко, ставший уже майором, был представлен к первой (из десяти) боевой награде - ордену Красной Звезды. (После войны Николай Алексеевич столь же преуспел и в своей мирной профессии градостроителя, с которой не расставался до последних дней жизни - он стал доктором архитектуры, работал в проектных институтах Ленинграда и Москвы).

Командующий фронтом издал специальный приказ, которым обязал всех командиров дивизий ознакомиться с показательной оборонительной полосой и использовать опыт ее создателей при оборудовании своих позиций. Соответствующий приказ мы издали и по инженерным войскам. Началось создание “засечной черты” по Волхову.

Не скажу, что все командиры и инженерные начальники сразу оценили достоинства новой системы укреплений. Уж очень большим трудом давалась она. Двухстенный забор высотой до двух метров зачастую приходилось возводить под огнем противника. Велик был расход материалов. На один километр укрепления требовалось от двух до четырех тысяч кубометров бревен, поскольку на наиболее ответственных участках заборы ставились и в две и в три линии. Много мучений доставляла засыпка грунта между бревнами. Иногда подолгу ничего не получалось: жидкий болотистый грунт не держался, протекал сквозь щели.

На командиров и инженеров, не спешивших развернуть работы, пришлось не только оказать нажим, но и помочь им. Каждую дивизию снабдили альбомом со схемами и чертежами укреплений, выполненными нашими замечательными чертежниками и рисовальщиками Л. Тимофеевым и В. Швачко и размноженными во фронтовой типографии. Работники штаба инжвойск постоянно находились в дивизиях, давая на местах практические советы, показывая, как лучше организовать тот или иной цикл.

К концу сорок третьего возведение “волховской засеки” в основном закончили. Почти по всей линии фронта протянулись деревоземляные заборы с оборудованными в них гнездами для орудий, минометов, пулеметов и стрелков, с убежищами для бойцов, складами боеприпасов, медпунктами. Местность перед заборами была покрыта минными и проволочными заграждениями. Передний край нашей обороны стал надежной крепостью, способной надолго задержать продвижение врага.

Оправдана ли была столь большая затрата сил и трудов на возведение укреплений, которые противник так и не попытался штурмовать? Не явилась ли эта титаническая работа напрасной перестраховкой, вызванной недостаточной способностью предвидеть ход событий? Отвечу сейчас, как и тогда: нет! Даже возводя крупное гражданское сооружение, его рассчитывают на такие стихийные перегрузки, которые могут возникнуть один раз в тысячу лет, и чаще всего сооружение таких перегрузок не испытывает до конца своего существования. На войне соблюдение этого принципа еще более необходимо. Да, мы знали, что инициатива из рук врага перешла в наши руки. Но он еще был силен, очень силен, и обстановка в целом могла обернуться так, что гитлеровцы, знай они о слабости нашей обороны, сконцентрировали бы силы на одном из участков и перешли к активным действиям. “Волховская засека” не давала им шансов на успех. Мы же, имея такое инженерное прикрытие, смогли в конце года вывести из обороны значительную часть сил, повысив этим наступательные возможности фронта.

Помимо возведения “засеки” много сил отдавали и дорожному строительству. И дело не только в том, что дорожную сеть требовалось непрерывно развивать. Даже существующие дороги приходилось постоянно возобновлять и восстанавливать. Проложенные через болота деревянные настилы и колеи постепенно оседали под грузом машин и боевой техники, покрывались болотистой жижей. Через месяц-другой мы были вынуждены иногда класть по старому настилу новый. Некоторые дороги приходилось перестилать таким образом пять - семь раз.

Этими работами занимались и саперы и красноармейцы всех боевых профессий. Но, пожалуй, больше других потрудились здесь стройбаты 19-го УОС. Эту мощную строительную организацию возглавлял мой давний знакомый Анатолий Сергеевич Цигуров, попавший на Волховский фронт по моему ходатайству. Когда он появился у нас - собранный и энергичный, несмотря на свой далеко уже не молодой возраст - я почувствовал, что могу быть спокоен за строительные дела, на Анатолия Сергеевича можно было положиться как на самого себя.

Среди многих обыденных дел, которыми изо дня в день занимались саперы, было и такое не совсем обычное, как извлечение из болота провалившихся танков.

В жидкой болотистой почве разрыв снаряда даже небольшого калибра оставлял громадную воронку. Через несколько дней она заполнялась бурой водой, которую зимой задергивала ледяная корка, Заметить такую западню удавалось далеко не всегда, и танки, случалось, проваливались так, что над поверхностью не оставалось даже башни. Танков у нас было не так много, чтобы мы могли мириться с этими потерями. И за дело взялись саперы.

Долго и терпеливо рыли они пологую траншею - от поверхности до танковых гусениц, потом настилали деревянную аппарель. Машину откапывали со всех сторон и очищали ее боевые помещения. После этого за дело брались танкисты - производили заправку горючим, проворачивали двигатель и, наконец, запустив его, своим ходом выводили танк на поверхность.

Саперы так наловчились выполнять эту работу, что справлялись с ней даже под огнем врага. Мало того, таким же образом они откапывали потом и немецкие танки: и те, что проваливались в воронки, и те, что были специально зарыты в землю по башню - в качестве дотов. Правда, в этих случаях танкистам приходилось прибегать к буксировке.

Поскольку наш опыт в таких работах мог пригодиться не только в масштабах фронта, он был подробно описан, описания снабдили схемами и чертежами и направили в штаб инженерных войск РККА. Москва признала опыт волховчан полезным и заслуживающим распространения.

“Инициатива на фронте перешла в наши руки... ” Уже не первый раз повторяю я эти слова. И не случайно. Их смысл определял тогда не только наше настроение, но и весь ритм жизни.

Но если во фронтовом тылу царило спокойствие, то на переднем крае тишины не было и в помине. Владение инициативой отнюдь не предполагает бездействия. В мае началось двухмесячное артиллерийско-авиационное наступление наших войск. Суть этой операции состояла в том, что на одном из участков фронта имитировалась подготовка к атаке: начиналась обработка передовых позиций противника артиллерией, наносились удары с воздуха. Гитлеровцы подбрасывали на этот участок подкрепления, готовясь отразить ожидавшееся наступление. Тогда артиллерийский огонь и авиационные удары переносились в глубину их обороны, по подоспевшим подкреплениям. Затем огневой вал откатывался к переднему краю, потом снова катился в глубину. Огонь здесь, наконец, затихал, чтобы начаться на другом участке. Подкрепления врага перебрасывались туда, и все начиналось сначала.

Использовались и другие приемы, рассчитанные на наибольший эффект массированных артиллерийско-авиационных ударов. Цель была одна: перемолоть как можно больше неприятельской живой силы и техники. Потому во фронтовом обиходе эта операция и была прозвана “мельницей”.

К началу июля, понеся достаточно большие потери, фашисты поняли наконец наш замысел и научились довольно искусно выводить свои войска из-под огневых налетов. А мы в ответ прекратили операцию, посчитав, что она уже сыграла свою роль.

Противник между тем еще не отказался от подготовки к активным действиям. Разведка установила, что группа армий “Север” намеревается возобновить попытку вновь блокировать Ленинград. И мы опередили намерения врага. 22 июля началась Мгинская наступательная операция, в которой приняли участие наша 8-я армия и 67-я армия Ленфронта. Острия сходящегося удара нацелились на станцию Мга, что в десяти километрах южнее Синявино. Наша армия наступала к Мге с востока на запад, ленинградская - из коридора, соединявшего фронты, с севера на юг.

Это была весьма нелегкая задача. Гитлеровская оборона, скажем прямо, ничуть не уступала нашей и имела достаточно большую глубину. Прогрызать такую оборону оказалось невероятно трудно. И хотя на этот раз мы добились весьма солидного преимущества в воздухе - в помощь нашей 14-й воздушной армии Ставка направила часть дальней авиации, - наступление не увенчалось взятием Мги. Но главная цель операции состояла не в этом, а в том, чтобы еще раз перемолоть как можно больше неприятельских дивизий, окончательно сорвать планы врага вновь заблокировать Ленинград, сковать как можно больше его войск, не дав возможности перебросить их на юг, где полыхала Курская битва, предвещавшая начало заката гитлеровского рейха. И закончившаяся ровно через месяц - 22 августа - Мгинская операция этой цели достигла. Мы напомнили врагу, что “осаждающий осажден, окружающий окружен”!

18-я армия немцев понесла серьезный урон и была основательно ослаблена. В октябре противник решил даже расстаться с киришским плацдармом, который фанатично удерживал целых два года!

Нашу 2-ю ударную передали Ленинградскому фронту и через Финский залив перебросили на ораниенбаумский плацдарм - маленький клочок земли, отрезанный и от Ленинграда, и от всей остальной страны. Границы этого пятачка определяла дальнобойность сконцентрированных там флотских береговых батарей. А это, вне всяких сомнений, означало, что оттуда скоро будет нанесен удар! Близился час полного освобождения Ленинграда и разгрома основных сил врага на северо-западном направлении.